Поэтому я одной рукой мою джезву, а в другой держу чашку с кофе. И одеваюсь, не выпуская чашку из рук. И из дома выхожу тоже с чашкой, потому что кофе еще не допил. Не то чтобы я куда-то опаздывал, к сожалению, как раз никуда. Но штука в том, что сидеть на месте, в старом доме, когда-то доставшемся мне по наследству от деда и с тех пор блуждающем по речным берегам, в моем нынешнем состоянии – последнее дело, худшее, что можно придумать. Так я долго не продержусь.

Методом проб и ошибок я выяснил, что, проснувшись человеком, надо немедленно выметаться из дома и отправляться – да все равно куда, лишь бы ходить по городу, где мы с Нёхиси за последние годы знатно понатоптали, здесь теперь всюду наши незримые следы, а наступать на них, по изначальному замыслу, крайне полезно для всякого человека – гарантированно приводит к выходу из собственных берегов.

Забавно, что на меня наши следы ровно так же воздействуют. С другой стороны, это целиком соответствует моим представлениям о справедливости. Хочешь регулярно наступать на неведомо чьи следы, от которых сердце поет и пляшет, ум замирает в смятении, а все остальное твое существо приподнимается на цыпочки и завороженно пырится в небо – наследи себе сам. Вот о чем я думаю, пока спускаюсь с холма и иду под ледяным моросящим дождем вдоль реки с чашкой в кармане, потому что кофе уже допил. И, кстати, не откажусь от добавки. А потом не откажусь от нее еще раз. Чем больше будет добавок, тем лучше, меры я никогда и ни в чем не знал.

То есть все со мной ясно, буду сегодня шариться по кофейням, как пьянчуга по кабакам, пока не наступит ночь и они не закроются на хрен. Отлично проведу время, думаю я, ускоряя шаг.

«У нас день рождения, нам сегодня одиннадцать лет, – говорят мне в первой же кофейне, где я прежде вроде бы не был, а сейчас зашел наобум, просто потому, что она по дороге. – Каждому одиннадцатому посетителю кофе в подарок, вы одиннадцатый, что вам налить?» «Для вас какая-то девушка оплатила три чашки кофе, на словах передавать ничего не просила, сказала, пусть хоть что-нибудь в вашей размеренной жизни будет окутано тайной; в общем, одну вычеркиваем», – говорят во второй кофейне, куда я заглядываю так часто, что все бариста знают меня в (человеческое) лицо. В третьей кофейне мне просто молча дают чашку черного, а потом беззастенчиво лгут, будто я им уже только что заплатил. Ну не драться же с ними, беру.

В последнее время со мной постоянно такое случается в те дни, когда я выгляжу достаточно по-человечески, чтобы можно было скромно встать в общую очередь и обычным образом кофе себе заказать. Как будто сама реальность заботится, чтобы я, упаси боже, не остался без кофе, если деньги вдруг перестанут сами собой появляться в карманах пальто. На самом деле в такой опеке нет большой практической необходимости. Человек-то я, конечно, пропащий, но при этом довольно хозяйственный. То есть мелочь на кофе в доме всегда держу. Зато забота реальности о моем пропитании трогает сердце, а это важнее всего.

Дождь, меж тем, прекращается, из-за туч неохотно выглядывает нечто хмурое, заспанное и очень условно напоминающее звезду. Где-то читал, что ученые-астрономы обзывают наше Солнце «желтым карликом», и сейчас, глядя на небо, начинаю понимать почему. Впрочем, не мне придираться к звездам. На себя бы в зеркало посмотрел! – думаю я, устраиваясь на деревянном стуле под тентом. Только и счастья, что не особенно желтый, и размеры вполне приличные, но даже это не моя заслуга, просто с генетикой повезло.

Одновременно на деревянных стульях под тентом устраиваются другие любители кофе, свежего ветра и желтого карлика, ни одного свободного места не осталось на летней веранде кафе. И это понятно. Холодрыга сегодня, конечно, изрядная, зато дождь наконец прекратился, а всем уже осточертело в четырех стенах сидеть. Так что я пью свой кофе в полном одиночестве и одновременно в большой шумной компании, очень пестрой, как обычно у нас. За шестью столами говорят, как минимум, на восьми языках, два из которых я знаю с детства, один когда-то долго учил, еще один смутно разбираю на слух, а остальные просто умиротворяюще чирикают и журчат.

Невозможно решить, что мне нравится больше – вообще ничего не понимать или подслушивать обрывки чужих разговоров. Все мне нравится, все давайте. И реальность такая щедрая – на! «Нашел, представляешь?» – «Если не хочешь, не будем летать» – чирик-чирик-чирик – «…потому что здесь должно быть семьдесят восемь» – ур-мур-мур-бур-бур – «Ты мне снился с двумя разными лицами, причем второе сидело у тебя на плече, как попугай у пирата» – бур-бур-чирик – «Сначала слышать о кошке не хотела, а теперь мне не отдает», – и над всем этим победительно громыхает немецкое «шайзе», – причем с такой интонацией, словно человек не ругается, а признается всему миру в любви.

Вроде бы ничего выдающегося, но на меня эта сумма слов, настроений и смыслов производит совершенно удивительное воздействие: примиряет с необходимостью быть человеком и одновременно напоминает, до какой степени я – больше не он. Потому что я же помню, как было раньше. Иногда чужие разговоры казались мне довольно забавными, иногда бесили и раздражали, но, в общем, мне было плевать. Уж точно сердце не сжималось от нежности непонятного происхождения – какая вообще может быть нежность? А она почему-то есть. И еще благодарность, словно бы оттого, что совершенно посторонние люди сидят на улице в холодный сентябрьский день, пьют кофе и болтают о ерунде, моя собственная жизнь прирастает какими-то новыми смыслами. И весь мир за их хорошее поведение гладит лично меня по голове. Потому что это мой город. Мое хозяйство. И пока тут у нас все в порядке, считается, будто не кто-то, а именно я молодец. Когда начинаешь пересказывать все это словами, звучит довольно нелепо. Но ощущается так же ясно и достоверно, как горечь кофе, влажный холодный ветер и солнечный свет.

Я сижу, подставив лицо бледным, словно бы вымышленным солнечным лучам, откинувшись на спинку легкого шаткого стула и ради баланса вытянув ноги – это я, кстати, зря, потому, что они у меня сегодня какие-то бесконечные и перегораживают тротуар; спишем на счет беспардонной мистики тот удивительный факт, что никто до сих пор об них не споткнулся и не упал. Кручу в руках чашку с остатками когда-то горячего, а теперь ледяного кофе, который уже давно надо было допить, или вылить и отправляться дальше, но я к этому стулу, похоже, прилип. Как-то подозрительно мне тут хорошо. Даже чересчур – не в том смысле, что хотелось бы чуть похуже, а в том, что превосходит мои ожидания. Я-то, когда выходил утром из дома, рассчитывал – максимум, ненадолго отвлечься от своего прискорбного положения, как больные отвлекаются детективами и сериалами от скучной обязанности страдать. И с горем пополам дотянуть до того момента, когда смогу сам, без дополнительной потусторонней помощи, о которой терпеть не могу просить, зайти поужинать к Тони. Ну или, если дела мои совсем плохи, не поужинать, а пообедать – уже завтра днем. В общем, спокойно, без паники и окончательной утраты веры в себя дождаться, когда войти в Тонино кафе снова станет технически возможно – такой был у меня план. А что бессмысленно шариться по кофейням окажется настолько приятно, я совсем не рассчитывал. Получается, зря.

На самом деле, надо было отдирать себя от этого чертова стула и уносить ноги подобру-поздорову, пока все так упоительно хорошо. Как в юности уходил с вечеринок буквально на взлете, в самый разгар веселья, не дожидаясь, пока надоест. И всегда потом выяснялось, что правильно сделал, не досидел до очередной дурной пьяной свары, после которой какое-то время довольно непросто продолжать всех любить.