Но одна мера все же не может излечить всех наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них.

Необходимы:

I. Меры против невежества и бесправия русского народа:

1) Свобода и неприкосновенность личности, свобода слова, печати, свобода собраний, свобода совести в деле религии.

2) Общее и обязательное народное образование на государственный счет.

3) Ответственность министров перед народом и гарантии законности управления.

4) Равенство пред законом всех без исключения.

5) Немедленное возвращение всех пострадавших за убеждения.

II. Меры против нищеты народа:

1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым, прогрессивным и подоходным налогом.

2) Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу.

III. Меры против гнета капитала над трудом:

1) Охрана труда законом.

2) Свобода потребительно — производительных и профессиональных рабочих союзов.

3) 8–часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.

4) Свобода борьбы труда с капиталом.

1) Участие представителей рабочих в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих.

2) Нормальная заработная плата.

Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе! Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя свое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, — мы умрем здесь, на этой площади, пред твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем! У нас только два пути: — или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них, мы пойдем по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим ее!»

Ничего себе документ? Начинается он как классическая «слезница» — стиль таких обращений Гапон наверняка изучал в семинарии. А дальше появляются политические социал — демократические требования. Причем, если слегка замаскированное требование конституции звучит еще «по — народному», то дальше Гапон попросту сбивается на стиль социал — демократических листовок.

Рабочие петицию принимают «на ура». Она зачитывается по отделам «Собрания» — там царит атмосфера экстаза, как на рок- концертах. Вряд ли многие поняли, о чем вообще речь. По разным оценкам, под петицией было собрано от 40 до 100 тысяч подписей.

Понимал ли Гапон, какую кашу он заварил? Ведь до этого в требованиях рабочих «политика» была исключительно редкой экзотикой. Судя по всему — не очень понимал.

Не понимали этого и рабочие. Они совершенно искренне полагали, что никакой политикой не занимаются. Политика — это мало понятная возня интеллигентов с разными там «измами». А они‑то говорят о своих насущных нуждах! И ничего такого плохого не хотят — только жить получше.

Тяжкие последствия паники.

А что же власти? Которых в Петербурге было полным — полно? Они находились в состоянии, близком к панике. Особенно когда стал известен текст петиции.

Ведь что выходило, с их точки зрения? Гапон оказался совсем не тем, кем он представлялся.

Но градоначальник Фуллон чуть ли не целый год регулярно докладывал, что всё идет хорошо. А охранка куда глядела, проморгав у себя под носом создание мощной «крамольной» организации, по сравнению с которой социал — демократы — кучка тусовщиков?

В такой ситуации должностные лица всегда начинают выкручиваться. А как можно выкрутиться? Например, представить лидера «Собрания» эдаким гением коварства. Во властных кругах начинает употребляться термин «социалист Гапон». Звучит‑то как! Ведь социалистами называли себя и террористы — эсеры. К тому же, напомню, большинство высших должностных лиц упорно цеплялись за мысль, что рабочее движение — всего лишь результат агитации революционеров.

И, казалось бы, это подтверждается. 6 и 7 января, как доносят агенты охранки, Гапон встречается с представителями революционных организаций. Хотя на самом‑то деле он это делает исключительно затем, чтобы отговорить их от каких‑либо антиправительственных выходок во время манифестации — и те соглашаются. Хотя в донесениях агентов присутствуют сообщения, что кое‑кто из большевиков хотел спрятать под одеждой красные флаги — так, на всякий случай. Но ни одного красного флага 9 января замечено не было.

Но ведь Гапон встречался! Уже подозрительно. Именно на одной из таких встреч с ним и познакомился эсер Рутенберг, который находился рядом со священником 9 января. Но что тут удивительного? Революционеру хотелось понять тайну влияния Гапона на народные массы. Впоследствии и Ленин будет очень хотеть того же самого.

Надо сказать, власти изрядно преувеличивали силу революционеров, к чему приложил руку и Азеф. Дело вот в чем. В сентябре 1904 года в Париже состоялась так называемая Конференция представителей оппозиционных и революционных организаций Российского государства. Там присутствовали либералы Милюков и Струве, два эсеровских лидера — Чернов и Азеф, и кое‑кто еще. Вообще‑то это были очередные эмигрантские посиделки — тем более, что представители РСДРП в конференции участия не принимали. Но Азеф сообщил охранке о возникновении Комитета революционных организаций, которые договорились общими усилиями в начале 1905 года начать дестабилизировать обстановку. У него были свои резоны сгущать краски.

Можно вспомнить, что даже абсолютно верноподданническое шествие зубатовских рабочих в 1902 году вызывало у властей дикий страх. А что уж говорить о Гапоне, который оказался «фигурой икс»?

Ко всему этому подверсталось и загадочное происшествие.5 января на льду Невы происходила церемония водосвятия, на которой присутствовал Николай II. Одна из пушек, салютующих от Петропавловской крепости, выстрелила картечью в сторону дворца. Никто не пострадал. Причины этого события так и остались неизвестными. Вряд ли к нему были причастны революционеры — никаких следов деятельности каких‑либо экстремистских организаций не найдено. Если б они были замешаны в этом деле, то по — любому в 1917 году об этом бы рассказали — тогда о своей борьбе с «проклятым царизмом» кричали все, перебивая друг друга. Возможно, к этому причастны правые, которые тоже не шибко любили Николая И, — но фактов, опять же, нет. Так что, скорее всего, это было доведенное до крайности разгильдяйство. Но выстрел добавил свою лепту в панические настроения властей, и те начинают метаться.

6 января в Петербурге вводят военное положение. 7–го отменяют, но как‑то не до конца, поскольку войска продолжают стягиваться в город. Возникает совершенно логичная мысль — арестовать Гапона. Но не решаются! Как бы хуже не было.