Папины брови взлетают вверх.

– Наедине, да? Я думал, что у вас было достаточно времени наедине, чтобы попрощаться, но, поскольку я хороший парень, то собираюсь приготовить кофе на кухне и дать вам еще несколько минут. Используйте только слова, имейте в виду.

Это лучшее, что я могу получить, и знаю, насколько потрясающий мой отец. Я не знаю ни одного другого родителя, который был бы так же крут, как он. Верный своему слову, папа направляется на кухню и поворачивается к нам спиной, чтобы мы могли уединиться. Сойер встает передо мной и приседает так, что мы оказываемся лицом к лицу.

– Привет.

– Привет, – говорю я в ответ, и это странно, как очаровательно застенчиво я себя чувствую.

– Ты в порядке?

– Да. Просто болит голова. Странная головная боль, но все же боль. Когда ты будешь тусоваться со мной, будут происходить странные вещи.

Сойер одаривает меня своей очаровательной самоуверенной улыбкой.

– Это я точно знаю.

Я уже лечу.

– Ты не ответила мне, – шепчет Сойер, но папа наверняка слышит. – Я о том, можем ли мы продолжить?

Я покусываю нижнюю губу, а потом шепчу в ответ:

– Будут некоторые правила.

– Правила. Я могу им следовать. Скажи мне, что за правила.

Я бросаю взгляд на папу, и он тут же возвращается к добавлению сливок в кружку.

– Мы веселимся, – шепчу я так тихо, как только могу, чтобы только Сойер мог слышать, – мы можем быть самими собой, вместе, но без какого-либо давления. Мы просто наслаждаемся каждым днем, хорошо?

Сойер наклоняет голову, как будто его это не убеждает, и я спокойно продолжаю:

– Мы старшеклассники, и многое может случиться в следующем году, поэтому я хочу весело провести время, а не быть в неловких отношениях, где мы становимся ревнивыми и постоянно ссоримся. Хочу, чтобы мы тусовались, смеялись и… – я снова украдкой бросаю взгляд на папу, он снова отворачивается, и я произношу одними губами, – целовались.

Глаза Сойера смеются, и он берет меня за руку.

– Я провожу время с удовольствием, и мне нравится веселиться с тобой. Но, если мы будем целоваться, я не собираюсь ни с кем делиться.

– О’кей, – я счастлива и взволнована, когда он скользит пальцами по моей руке.

Сойер прекрасно отнесся к тому, чтобы мы не слишком сближались, но хочет, чтобы мы целовались только друг с другом, и он согласен на то, что это продлится только наш выпускной класс. Вот и хорошо. Это за гранью хорошего. Это круто! Мы насладимся нашим выпускным годом, выпускным, а потом он уедет в колледж, мне сделают МРТ, и тогда я буду бороться с папой и с болезнью.

Сойер наклоняется вперед, коротко целует меня в губы и встает. Папа прощается с Сойером, и тот выходит за дверь. Отец хватает свою кружку с кофе и устраивается на другом конце дивана. Он смотрит на меня, а я – на него.

– Нормальный родитель наказал бы тебя за то, что ты ушла из дома сегодня вечером.

Я киваю, потому что так оно и было бы.

– А ты собираешься это сделать?

– Для этого нам нужно быть нормальными. Иногда я думаю, что поступаю неправильно, но твоя мама сказала мне доверять тебе, и я верю. Но если ты солжешь мне, то это доверие пропадет, а вместе с ним и мое терпение, особенно когда я просыпаюсь и нахожу записку, сообщающую, что ты ушла.

– Я понимаю, – говорю я. – И не разрушу твоего доверия.

Понедельник, 17 июня:

Сегодня вообще ничего не делаю. Лечили меня очень долго.

М. сейчас в солярии, так что, наверное, я буду видеть его довольно часто. Думаю, я не буду особенно возражать. О дневник, он мне нравится. Я думаю, что он настоящий джентльмен.

О дневник, я так сильно хочу домой. Мне бы хотелось поскорее поправиться, если я вообще собираюсь это сделать.

Наверное, я тоже буду часто видеться с Вероникой. И она мне тоже нравится. А еще мне интересно, выздоровею ли я настолько, чтобы, когда мама меня разозлит, мне не захотелось прыгать. Как сейчас.

Мама сидит на пассажирском сиденье, и в хозяйственной сумке у ее ног лежат три бутылки вина. Сегодня утром, разговаривая по телефону с Ханной, она рассмеялась и сказала, что купит по бутылке на каждый плохой день, который у нее был на этой неделе. Не знаю почему, но каждое слово было равносильно тому, чтобы засунуть руку в работающий блендер.

Эти три бутылки вина – причина, по которой я везу нас к Сильвии на очередной субботний ужин. Люси пристегнута на заднем сиденье и поет песню, которую сочинила сама. В основном речь идет о единорогах и о том, как она любит макароны с сыром.

Вероника возвращается сегодня вечером, и я в равной степени умираю от желания увидеть ее и слегка на взводе. Я растворился в поцелуе с ней и в мечте, которым он стал.

Мы с Вероникой согласились на искренние, легкие отношения, и это хорошо, потому что сама мысль о той сильной любви, которую я вижу повсюду в мире, раздражает меня.

Что действительно неправильно, так это то, что я связал себя с ней, не рассказав правду о той ночи, когда мы прыгнули в реку. Но как мне сказать ей об этом? Как удержать ее и при этом быть честным?

Мама оглядывается через плечо на Люси.

– Тебе не терпится переехать в дом в этом районе?

Люси перестает петь и оглядывает огромные новые дома с газонами, на которых нет ни единого сорняка. Я жду от нее быстрого ответа, но вместо этого она гладит волосы куклы-русалки, без которой отказывается идти в бассейн.

– А в этих домах есть привидения?

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и вижу бледное лицо сестры.

– Вы такие глупые, – говорит мама. – Привидений не существует.

Люси прижимает русалку к груди, словно не соглашаясь, и смотрит в окно. Кажется, ей больше не хочется петь.

Я паркуюсь перед домом Сильвии, так как подъездная дорожка уже занята. Наклонившись к заднему сиденью, я хватаю рюкзак Люси, и мама касается моей руки.

– Мы можем поговорить?

Ух… нет такой части меня, которая хотела бы начать разговор с этой смеси сладости и предполагаемого чувства вины.

– Конечно.

Ее взгляд мечется между мной и Люси.

– Я сказала Ханне о нехватке средств и о проблемах с первым чеком на аренду.

Я молчу, прикидывая, к чему это приведет. Иногда разговоры с мамой напоминают испытание льда на пруду после первого теплого весеннего дня.