стенке. Меж тем вовсю разгорелся бунт – громкие голоса звали:

– Жюль!

Он вошел, остановил пару драк, печально поглядев на бойцов большими карими глазами, пожал всем руки и растворился в толпе. Его присутствие успокоило мастерскую. Львы воссели с агнцами, massiers[110] оставили лучшие места для себя и своих друзей и, поднявшись на подиум, открыли списки.

Раздался шепот:

– На этой неделе начнут с К.

Так и случилось.

– Клисон!

Клисон схватил мел и вывел свое имя перед стулом в первом ряду:

– Карон!

Карон бросился к вожделенному месту. Бах! Упал мольберт.

– Nom de Dieu![111] – раздалось по-французски.

– Смотри куда прешь! – по-английски.

Бух! Полетела на пол коробка с красками, рассыпались кисти.

– Dieu de, Dieu de…[112] – Шмяк! Удар, столкновение, драка и голос massier, строгий и укоризненный:

– Кошон! – И продолжая список: – Клиффорд!

Massier помедлил и осмотрел зал, палец застыл на строчке гроссбуха:

– Клиффорд!

В мастерской его не оказалось: он был в трех милях от академии и с каждой секундой уходил все дальше. Клиффорд не спешил, напротив, двигался с присущей ему ленивой грацией. Рядом шел Эллиотт, бульдоги замыкали процессию. Эллиотт читал роман про Жиля Бласа, которым явно наслаждался, но смеяться не хотел – очень уж подавленным выглядел его друг – и прятал улыбку. Клиффорд, глядя на это, угрюмо молчал. Войдя в Люксембургский сад, он сел на скамью у северной террасы и мрачно огляделся. Эллиотт, согласно правилам, привязал собак и, посмотрев на друга, продолжил читать, улыбаясь про себя.

День был чудесный. Солнце висело над Нотр-Дам, и город утопал в золотистой дымке. Нежная листва каштанов бросала тень на террасу, сплетая на дорожках призрачные узоры, такие синие, что, взгляни на них Клиффорд, они вдохновили бы его на серию картин в духе импрессионизма. Впрочем, его в эти дни совершенно не занимало искусство. Вокруг дрались и распевали брачные песни воробьи, крупные розовые голуби перелетали с ветки на ветку, мухи кружили в солнечном луче, а цветы струили тысячу ароматов, навевая истому. Во власти чувства он проговорил:

– Эллиотт, ты настоящий друг…

– Мне уже дурно, – ответил тот, закрывая книгу. – Похоже, ты опять увязался за какой-то юбкой. И, – гневно продолжил он, – заставил меня пропустить занятия, чтобы поведать о совершенствах очередной дурочки.

– Она вовсе не дурочка, – мягко возразил Клиффорд.

– Неужели ты, – воскликнул Эллиотт, – имеешь наглость сказать, что снова влюбился?!

– Снова?

– Да. Снова, и снова, и снова. Во имя Божье, это так?

– На сей раз, – признался Клиффорд, – все серьезно.

На миг Эллиотту захотелось его ударить, затем он беспомощно рассмеялся:

– Ой, ну, продолжай. Давай посчитаем: Клеменс и Мари Теллек, Козетт и Фифин, а еще Колетт и Мари Вердье…

– Все они очаровательны, просто прелестны, но то была лишь игра…

– Но, помоги мне бог, – мрачно проговорил Эллиотт, – все эти девушки по очереди наполняли твое сердце такой тоской, что ты уводил меня из академии. Станешь это отрицать?

– Ты вспоминаешь прошлое, но, послушай, каждой из них я был верен…

– До тех пор, пока не появлялась следующая.

– А с этой… все по-другому. Эллиотт, поверь мне, я просто раздавлен…

Оставалось только слушать и скрежетать зубами. – Речь… о Рю Баррэ.

– Что ж, – презрительно заметил Эллиотт, – если ты намерен страдать по этой девушке, по девушке, из-за которой мы оба хотели провалиться под землю, то вперед!

– Я и страдаю… отбросив сдержанность и стыдливость.

– Свои врожденные качества.

– Я в отчаянье, Эллиотт. Неужели это любовь? Никогда, никогда еще я не был так ужасающе несчастен. Я не могу спать, даже есть, как следует, не могу. – Те же симптомы наблюдались в случае с Колетт.

– Ты меня вообще слушаешь?

– Постой, остальное я знаю. Позволь спросить вот о чем. Как думаешь, Рю Баррэ – честная девушка?

– Да, – вспыхнув, сказал Клиффорд.

– Ты любишь… или увиваешься за ней, чтобы соблазнить, как других дурочек? Я хочу сказать, ты действительно ее любишь?

– Да, – упорствовал Клиффорд. – Я…

– Минутку. Ты возьмешь ее в жены?

Клиффорд стал красным как рак.

– Да, – пробормотал он.

– Хорошие новости для твоей семьи, – проворчал Эллиотт, едва сдерживая гнев. – Дорогой отец, я только что женился на очаровательной grisette[113], которую, уверен, вы примете с распростертыми объятиями вместе с ее матерью, почтенной прачкой. Боже правый! Это зашло дальше, чем обычно. Благослови свою звезду за то, что моя голова холоднее твоей. Впрочем, я не боюсь. Рю Баррэ не оставит от твоих надежд камня на камне.

– Она… – начал Клиффорд, поднимаясь, но внезапно осекся, ибо по тропинке, испещренной солнечными зайчиками, шла сама Рю Баррэ – на платье ни пятнышка, поля соломенной шляпы вздымаются над бледным лицом, глаза скрыты в тени.

Эллиотт встал и поклонился. Клиффорд снял шляпу, так почтительно и печально, что девушка улыбнулась.

Она была очаровательна и, когда Клиффорд, у которого от счастья закружилась голова, пошатнулся, не смогла сдержать новой улыбки. Пару минут спустя девушка села на террасе, достала книгу, нашла нужное место и, положив ее к себе на колени, вздохнула, улыбнулась и посмотрела на город. Она совершенно забыла о Фоксхолле Клиффорде.

Вновь взяла книгу, но не стала читать, а поправила приколотую к корсажу розу. Цветок был огромным и алым. Он пылал на ее груди, согревая трепещущее под шелковыми лепестками сердце. Рю Баррэ вздохнула вновь. Она была безмерно счастлива. Небо казалось таким голубым, воздух – таким мягким и душистым, а солнечный свет – таким ласковым, что ее сердце пело розе на ее груди:

В толпе вчера один из тысяч прохожих

взглянул на меня…

Ее сердце пело розе на ее груди. Два крупных серых голубя опустились на террасу – важно прохаживались и кланялись, кивали и кружили, пока Рю Баррэ не засмеялась. Подняв глаза, она увидела перед собой Клиффорда. Он мял шляпу в руках с улыбкой, способной разжалобить бенгальского тигра.

Рю Баррэ нахмурилась и вопросительно взглянула на Клиффорда, затем, увидев забавное сходство между его поклоном и кивками голубей, рассмеялась – против воли и совершенно очаровательно. Неужели это была Рю Баррэ? Она изменилась, так изменилась, что не узнавала себя, но ах!.. песня, звучавшая в ее сердце, заглушала все на свете, дрожала у нее на губах, хотела вырваться наружу, рассыпалась безудержным смехом при виде голубя… и мистера Клиффорда.

– Думаете, раз я отвечаю на приветствия обитателей квартала, вы можете рассчитывать на особую дружбу? Я вас не знаю, месье, но тщеславие – второе имя мужчины. Будьте уверены, месье Тщеславие, впредь я стану кланяться вам крайне церемонно.