— Это несправедливо. Мы сделали все, что могли. Иногда нужно отпустить вещи ради собственного здравомыслия. Я думала… Я думала, тебе становится лучше. Именно по этой причине он заставил твоего отца подписать документы на опекунство. Он клялся, что тебе стало лучше.

Мой желудок сильно сжимается, перехватывает дыхание.

— О ком ты говоришь?

— Сын Бенедикта. Тот, который был на всех тех фотографиях с тобой в новостях. Он приходил к нам не так давно и заставил твоего отца подписать бумаги, отказываясь от наших прав.

Моя грудь дико вздымается, пытаясь приспособиться к тяжелому дыханию. Я крепче сжимаю телефон, и сглатываю. Мой желудок крутит от страха.

— О чем ты говоришь?

— Он отвечает за твое здоровье. Это из-за него тебя выпустили.

Мои брови опускаются, а лицо хмурится. Нет, этого не может быть. Зачем он это сделал? Какая ему от этого польза, если он освободил меня оттуда?

Вот тогда-то меня и осеняет.

Баз владеет мной.

Нет более мягкого способа выразить это. Он отвечает за все, что касается меня. В ту же секунду, как я выйду из-под его контроля, я снова окажусь в этом дурдоме так же быстро, как и оказалась там раньше. От одной этой мысли у меня по спине пробегает холодок.

Разочарование вызывает слезы на глазах, потому что это единственный раз, несмотря ни на что, когда я не смогу бороться с ним. В последний раз, когда я заходила к нему в кабинет, он сделал вид, что мы не закончили, что мы никогда не закончим. И теперь я понимаю почему. Он держит ключи от королевства у себя. Вся моя жизнь лежит у него на ладони.

— Спасибо ни за что, — выдавливаю я, прежде чем повесить трубку и отбросить телефон подальше от себя.

Все, что это устройство сделало в последнее время, так это принесло плохие новости. Паника и меланхолия приливают и отливаются в моей груди. Я опускаю голову на руки, пытаясь дышать сквозь острую боль предательства, которая пронзает центр моей груди, заполняя полость льдом.

— Ну и что ты собираешься с этим делать?

У меня перехватывает дыхание, и я замираю при звуке голоса. Закрыв глаза, я мысленно считаю до пяти, убеждая, что мне это только кажется. Это невозможно. Не после столького времени.

— Ты действительно собираешься сидеть и притворяться, что меня здесь нет?

Я задыхаюсь от рыданий, когда слышу снова. На этот раз я заставляю себя открыть глаза и вижу Мэдисон, прислонившуюся к стене и наблюдающую за мной. Я энергично потираю виски, стараясь избавиться от боли, потому что этого не может быть. Должно быть, мне это снится или мерещится. Словно отражая меня, ее волосы теперь светлые, как и всегда. Я уже не знаю, что реально, а что нет.

Моя грудь расширяется от волнения, а тело дрожит.

— Ты не настоящая.

— Да. И я сказала тебе двигаться дальше. Так что да, думаю, мало что изменилось. Ты все еще плохо слушаешь.

— Мэдс? — я задыхаюсь.

Она отталкивается от стены и пересекает комнату, останавливаясь рядом со мной. Клянусь, когда она опускается на матрас, я чувствую, как кровать прогибается под ее весом. Когда ее глаза встречаются с моими, я чувствую, как первая слеза выскальзывает. Мой подбородок дрожит, смотря на нее, взгляд пожирает каждый ее кусочек. Наступает момент, когда мы смотрим друг на друга, глаза в глаза, и это похоже на то, как если бы мы смотрели назад в искривление времени нашего детства. Ее лицо похоже на мое, но, как и у всех близнецов, есть небольшие отличия.

— Ш-ш-ш. Больше никаких слез, — выдыхает она, притягивая меня в свои объятия.

Удивление проносится по моему телу, и я падаю в ее объятия, держась за нее, будто она собирается исчезнуть без предупреждения. Я не хочу, чтобы она снова исчезала. Я не смогу справиться с этим во второй раз.

— Скажи мне, что делать, — шепчу я в ее мягкие, как шелк, волосы.

— Ты либо продолжаешь бороться, либо, наконец, оставляешь это.

— Я не могу оставить все как есть.

— Тогда ты знаешь, что должна делать.

Мы падаем на кровать, и я провожу остаток ночи, позволяя моей мертвой сестре пробежаться пальцами по моим волосам, пока не засыпаю.

Я резко просыпаюсь от ощущения, что кто-то трясет меня за плечо. Ерзая на кровати, я оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Верой. Она смотрит на меня сверху вниз с озабоченным выражением лица.

— Привет, детка. Ты, должно быть, заснула. Кэт хотела, чтобы я осталась с тобой сегодня. У нее съемки.

Я приподнимаюсь на кровати, прислоняясь спиной к изголовью, и оглядываю комнату, проверяя, здесь ли еще Мэдисон. Очевидно, что нет.

— Хочешь позавтракать и поговорить?

Я морщусь от этой мысли. Я знаю, что мне нужно поесть, но мысль о том, чтобы выйти на публику, на люди, которые в настоящее время пытаются заколоть меня вилами, — да, это не самая лучшая идея.

— Я не хочу сегодня ни с кем иметь дело, Вера. Я пас.

— Наверное, ты права. — она вздыхает, садясь рядом со мной. — Почему бы мне не позвонить водителю и не попросить его привезти нам что-нибудь? Яичница с мимозой?

Я чуть не закатываю глаза от того, как богато и высокомерно прозвучала вся эта фраза, но вместо этого у меня вырывается сухой смешок.

— Ох, как я скучала по тебе, Вера.

Теперь она закатывает глаза.

— Заткнись и прими душ, Кенз. От тебя воняет.

Я даже не обижаюсь на ее замечание. Уверена, что она права. После столь необходимого теплого душа я вдыхаю восхитительный запах завтрака и направляюсь на кухню. Вера все разложила на столе. Несмотря на то, что все выглядит и пахнет так хорошо, я нахожусь в таком страхе, что, когда сажусь, я не могу насладиться этим. Я вожу еду по своей тарелке, думая обо всем, что я хотела бы забыть.

— Я ненавижу видеть тебя в таком состоянии. Не могу сказать, из-за него ли это, из-за этих придурков в Интернете, или из-за того, что они остаются безнаказанными, за то, что сделали с тобой.

— Все вместе.

Но в основном это Баз. Но я этого не произношу. Признать это вслух значит признать поражение.

У меня было пять дней, чтобы смириться с его правдой, и я, кажется, не могу. Он солгал мне. Если он солгал об этом, то мог солгать и обо всем остальном. На