С водой в городе всегда обстояло неладно. От других суахилийских поселений он отличался тем, что не был портом. Сейчас старый Геди отстоит от Индийского океана на шесть километров. Высказывалось предположение, что так было не всегда и к городу подходил узкий залив. Отступил он якобы после землетрясения, вынудив жителей уйти. Гипотеза любопытная, но не подтвердившаяся.

Всю свою историю Геди простоял вдали от берега, что выделяло его среди суахилийских поселений, но торговлей, как и они, занимался исправно. О широте связей с миром можно судить по раскопкам. Были найдены черепки фарфоровой посуды эпохи китайской императорской династии Мин, осколки венецианского стекла, индийские бусы, персидские украшения. Предметы заморской роскоши город выменивал на шкуры африканских животных, соль, специи, слоновую кость, стволы мангровых деревьев, ценимые за неподатливость влаге и гниению.

Исключительно выгодным товаром были рабы, но этим постыдным промыслом Геди не занимался. Не из моральных соображений – в те времена рабовладение считалось естественным и законным, – а, опять же, в силу необычного сухопутного положения. У города не было возможности содержать большие партии рабов в ожидании прибывающих судов. Перегонять людей на побережье – процесс хлопотный и опасный.

Удаленность от океана приносила Геди не только несчастья. Долгое время город находил в этом спасение. Как уже упоминалось, в ходе исторического плавания Васко да Гамы в Индию португальские каравеллы бросили якорь в Малинди, то есть менее чем в двух десятках километров от Геди. Порт стал опорным центром португальской империи в Восточной Африке, но о существовании под боком у колониальной администрации сухопутного суахилийского города европейцы так и не узнали.

Геди вновь открыли только в 1884 году, в 20-е годы прошлого века им заинтересовался английский археолог Джеймс Киркман, а в 1948 году его объявили заповедником. Руины стали одной из достопримечательностей кенийского побережья.

Многолетний куратор заповедника Абдалла Али, которому я обязан большей частью познаний о Геди, принимая туристов, обычно укладывается в полчаса. Площадь города – 18 гектаров, но в действительности гораздо меньше, так как раскопки велись исключительно внутри первого из двух колец трехметровых стен, окружавших Геди.

Экскурсия началась с датированной гробницы, на которой значился 802 год по мусульманскому календарю, что соответствует 1399 году от Рождества Христова. Гробница ценна тем, что высеченная на ней дата помогла точнее определить время постройки других сооружений.

Главное здание – дворец султана, в который ведет полностью сохранившаяся арка-вход. Войдя в нее, попадаешь в приемную, а затем в зал. Далее следуют комнаты поменьше: ванные, кухня, помещение с колодцем. Находящаяся неподалеку Большая мечеть – один из семи мусульманских храмов города. В ней привлекает внимание каменная молитвенная ниша михраб, указывающая направление на Мекку. Рядом возвышается граненый монолитный столб, венчающий гробницу и напоминающий древние эфиопские стелы.

В общей сложности археологи раскопали 14 зданий. Каждое сложено из кораллов и извести и названо по найденному в ней предмету или характерной особенности. Есть Дом с затопленным двориком, Дом фарфоровой чашки, Дом с цистерной, Дом дау. Судно с треугольным парусом, давшее название последнему, изображено на его стене.

Дау стали главным инструментом в создании цивилизации суахили. Арабы начали торговать вдоль восточного побережья Африки еще до нашей эры. Как известно, усердно помогали им в этом сезонные ветры муссоны, полгода подгонявшие парусники с севера на юг, в Африку, а затем – наоборот, с юга на север, в Аравию. Абдалла Али в красках живописал, как сложно арабским купцам было управиться с продажей товара, как часто они были вынуждены много месяцев ждать следующего попутного ветра. За это время некоторые обзаводились хозяйством, женились. Так постепенно перемешивалась негритянская и арабская кровь, складывался народ, создавался новый общий язык, росли торговые порты, а по всему побережью распространялся ислам.

Рассказ куратора, далекого потомка тех смешанных браков, был занимателен и эмоционален, но его голос, натренированный в ежедневных выступлениях перед туристами, звучал резко и пронзительно, нарушая разливавшийся в воздухе величественный покой. Когда гид ушел, показалось, что потревоженные руины облегченно вздохнули.

Из зарослей, окружавших здания, осторожно вышли две обезьянки колобусы. Неторопливо, с достоинством они миновали остатки стены и скрылись за необъятным стволом седого баобаба. «Обезьяний хлеб», – кстати припомнилось бытующее в Африке название бутылочного дерева, чьи листья, семена и плоды мартышки обожают, словно изысканное лакомство. Увы, стоял сухой сезон, и баобаб торчал из земли голый и корявый, как выдернутый засохший корешок. Сброшенная листва, пожухлая и ломкая, желто-коричневым осенним ковром устилала молчаливый Геди.

– Вот кто мог бы легко разрешить тайны загадочного суахилийского города! – подумалось мне.

Великану стукнула если не 1000 лет, то уж 500 наверняка. Ему довелось наблюдать и султанов, и рабов, и мирные торговые сделки, и кровопролитные набеги оромо, и смех, и радость, и слезы, и горе. Несколько веков назад под ним ссорились и назначали свидания, обсуждали планы и плели интриги, мечтали и пытались заглянуть в будущее, как теперь, четыре века спустя, я тщетно силюсь оживить прошлое.

Покидая старый Геди, я оглянулся. Порыв ветра, невесть откуда взявшийся в душном, распаренном воздухе, просвистел в щербинках коралловых стен и качнул тонкие ветви баобаба. Я возвращался в новый шумный Геди, населенный людьми и машинами. Между ним и руинами был километр африканского леса.

Вечер я провел в шале, на берегу Индийского океана, а на следующий день отправился в другое примечательное место, приютившееся неподалеку от Геди. Рядом с ним непременно проезжали все советские и российские граждане, отдыхавшие в Малинди, но туда никто не заглядывал, ведь хотя и располагалось оно на побережье, не было ни отелем, ни пляжем.

С удовольствием вспоминается, как вытянулось от удивления лицо знакомого дипломата в российском посольстве в Найроби, когда перед поездкой я объяснил ему, зачем на несколько дней собираюсь смотаться в Малинди.

– Просто искупнуться или, как Хемингуэй, поохотиться на голубых марлинов? – не без иронии осведомился он.

– Да нет, взглянуть на космодром… Ну, такую площадку… С нее запускают ракеты, – пояснил я, на всякий случай, заметив, что собеседник вдруг надолго умолк, а его губы застыли в глуповатой улыбке.

– Космодром? Здесь, в Кении? Не может быть! – воскликнул дипломат, когда вновь обрел дар речи.

О том, что Кения имеет отношение к космонавтике, я с не меньшим, чем у моего знакомого, изумлением, узнал за пару десятков лет до того памятного случая, наткнувшись в советской газете «Правда» на материал о подготовке Пентагона к «звездным войнам», то есть о той самой Противоракетной обороне, которую американцы упорно пытаются воплотить до сих пор. Сама статья, выдержанная в привычном для того времени ругательном, малоинформативном тоне, интереса не вызвала, но ее иллюстрировала занятная схематичная карта. На ней среди мест, откуда стартуют космические аппараты, фигурировали не только привычный мыс Канаверал в США и местечко Куру во Французской Гвиане, но и неизвестное мне селение на восточном побережье Африки.