— А неплохая мысль.

Билли кивнул.

— Любой помощи буду рад, — сказал Джон-Грейди.

— Вас понял, — отозвался Билли. Окинул взглядом ярко-синие переплеты оконных рам. — А что, голубой краски посветлее у них не было? — спросил он.

— Сказали, светлее у них нынче не водится.

— Дверь хочешь тоже в этот цвет выкрасить?

— Ну.

— Вторая кисть у тебя имеется?

— Да. Есть еще одна.

Билли снял шляпу, повесил на гвоздь у двери.

— Ладно, — сказал он. — И где она?

Джон-Грейди перелил часть краски из банки в пустую посудину, Билли, став на колено, принялся размешивать ее кистью. Осторожно притиснув пучок кисти к краю посудины, он снял с него лишнюю краску, после чего вывел яркую синюю полосу по центру дверного полотна. Через плечо оглянулся:

— Откуда у тебя взялась лишняя кисть?

— А это я специально держу — на случай, если явится какой-нибудь дурачок и захочет принять участие в покраске.

С наступлением сумерек работу прекратили. С хребта Лас-Харильяс, что в Мексике, задул холодноватый ветерок. Они стояли у грузовика, Билли курил, и оба смотрели, как над горами на западе огненная полоса густеет и сменяется темнотой.

— А ведь тут холодновато будет зимой-то, а, приятель? — сказал Билли.

— Я знаю.

— Холодно и одиноко.

— Одиноко не будет.

— Я, в смысле, для нее.

— Мэк сказал, пусть, когда захочет, приходит и работает на центральной усадьбе вместе с Сокорро.

— Ну, это хорошо. Думаю, за столом в это время года пустых стульев будет не так уж много.

Джон-Грейди улыбнулся:

— Скорее всего, ты прав.

— А давно ты ее не видел?

— Ну, какое-то время.

— И какое же?

— Не знаю. Недели три.

Билли покачал головой.

— Она все еще там, — сказал Джон-Грейди.

— Я смотрю, ты в ней так уверен…

— Да, это так.

— А как ты думаешь, что будет, когда она споется с Сокорро?

— Она не говорит всего, что знает.

— Она или Сокорро?

— И та и другая.

— Надеюсь, ты прав.

— Ее не так-то просто отпугнуть, Билли. Помимо красоты, в ней есть и кое-что еще.

Щелчком Билли далеко отбросил окурок:

— Давай-ка, поехали назад.

— Можешь забрать грузовик, если хочешь.

— Да ладно.

— Давай-давай. А я доберусь на этой твоей старой кляче.

Билли кивнул:

— Ага. Помчишься небось по кустам как угорелый, лишь бы меня обогнать. А коня там змея укусит или еще чего.

— Брось. Я поеду за грузовиком.

— Для езды в потемках кони любят особо опытную руку.

— Да уж это конечно.

— Коню нужен всадник, от которого животному передавалась бы уверенность.

Джон-Грейди улыбнулся и покачал головой.

— Всадник, который привык понимать бзики и прибабахи ночной лошади. По местности, где стадо расположилось на ночлег, он поедет медленно. Если что-то надо обогнуть, то всегда слева направо. Будет петь коню на ушко уютные песенки. Никогда не будет чиркать спичками.

— Я тебя понял.

— А твой дед тебе рассказывал про то, как раньше гоняли скот на север?

— Ну, кое-что рассказывал.

— Как ты думаешь, доведется тебе побывать в тех местах?

— Сомневаюсь.

— Обязательно побываешь. И совсем скоро. Это я тебе обещаю. Если доживешь.

— Так ты возьмешь грузовик-то?

— Не-а. Езжай сам. Я поеду следом.

— Хорошо.

— Компот там мой не вылакай.

— Ладно. Спасибо, что заехал.

— Да мне просто нечего было делать.

— Ну…

— А было бы чего, сперва дело сделал бы.

— Ладно, увидимся дома.

— Увидимся дома.

Хосефина стояла в дверях, наблюдала. В глубине комнаты criada повернулась, одной рукою бережно приподняв и поднеся к глазам всю тяжесть черных волос девушки.

— Bueno, — сказала Хосефина. — Muy bonita[163].

Criada, чей рот был занят множеством заколок, ответила полуулыбкой. Хосефина оглянулась в коридор и снова сунула голову в комнату.

— El viene[164], — прошептала она. Потом повернулась и зашлепала по коридору прочь.

Criada быстро развернула девушку, осмотрела ее, коснулась ее волос и отступила. Проведя ладонью себе по губам, собрала в нее заколки.

— Eres la china poblana perfecta, — сказала она. — Perfecta[165].

– ¿Es bella la china poblana?[166]

Criada удивленно вскинула брови. Над ее тусклым невидящим глазом дрогнуло морщинистое веко.

— Sí, — сказала она. — Sí. Por supuesto. Todo el mundo lo sabe[167].

В дверях уже стоял Эдуардо. Criada распознала это по глазам девушки и обернулась. Взглянув на нее, он повелительно дернул подбородком, и она вышла за дверь, предварительно подойдя к комоду и выложив заколки на фарфоровый поднос.

Он вошел и затворил за собой дверь. Девушка молча стояла посреди комнаты.

— Voltéate[168], — сказал он. И сделал указательным пальцем движение, будто что-то размешивает.

Она повернулась.

— Ven aquí[169].

Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он взял ее подбородок в ладонь, заставил поднять лицо и заглянул в ее накрашенные глаза. Когда она вновь опустила голову, он взял ее за собранные узлом на затылке волосы и потянул ей голову назад. Она устремила взгляд в потолок. Выставила незащищенное бледное горло. Стало видно, как по обеим сторонам шеи кровь пульсирует в выступивших артериях; уголок ее рта чуть подергивал нервный тик. Он велел ей смотреть на него, она послушалась, но она обладала способностью делать свои глаза непроницаемыми. Из них при этом исчезала прозрачность и видимая глубина, она их будто шторкой задергивала. Чтобы они скрывали мир, который у нее внутри. Он крепче потянул ее за волосы, и гладкая кожа на ее скулах натянулась, глаза расширились. Он снова велел ей смотреть на него, но она и так больше не отводила взгляда. Смотрела молча.