Подтекст в факте передачи англичанам «лекции» Приходько был следующим: СИС получила материал о Штатах, и этот материал помог перевести контакты Пеньковского с СИС на уровень сотрудничества с ЦРУ. Если бы Джибни (и СИС, конечно) задался вопросом: почему именно о Штатах появилась лекция на Западе? Да еще в подлиннике? Ведь подобные лекции были и по другим странам и регионам…

Западный подход к содержанию «лекции Приходько» в изложении Джибни заключается в следующем: «…советские чиновники могут стать жертвами своей собственной пропаганды. И тогда серьезные штабники Советской Армии, может быть, осмелятся внимательно присмотреться к обществу, на которое они сейчас мрачно взирают сквозь тонированные красные стекла очков».

Пока Джибни и ему подобные снисходительно похлопывали советских разведчиков из КГБ и ГРУ по плечу, последние делали свое дело. Недаром президент Рейган на очередном юбилее спросил, причем не без лукавства: «Вы в ФБР—молодцы! Но почему русский “Буран”так похож на американский “Шатл”?» Не это ли высшая оценка работы наших разведчиков! И это только в области науки и техники, в частности по космической проблематике — наиболее сложном направлении для проникновения в секреты.

В качестве «ниточки» от Пеньковского к англичанам (американцы не рискнули сами вступить с ним в контакт) был выбран бизнесмен Винн, который находился в поле зрения МИ-5 (английской контрразведки) и МИ-6 (разведки) и который регулярно посещал Советский Союз.

Самым серьезным испытанием для Пеньковского была первая встреча с представителями западных спецслужб — двумя англичанами и двумя американцами, причем одновременно. Эта встреча определила в отношениях сторон главное: поверят или нет, а следовательно, станут ли доверять в будущем передаваемой на Запад информации, среди которой будет деза с советской стороны.

В тот день, 20 апреля 1962 года, допрос длился почти четыре часа. Тактика Пеньковского была следующей: много словесных сведений, отдельные рукописные заметки и конкретные документы. Естественно, советская сторона в тот раз приготовила только реальные факты, в том числе те, которые могли быть известны Западу или подвергались бы их проверке. Цель — повышение доверия к Пеньковскому. А он не заблуждался, что его собеседники — мастера своего дела. Это, конечно, тревожило, но не расслабляло.

Устная информация — это рассказ автобиографического характера и о мотивах его прихода к спецслужбам. И в этом Джибни прав, как и в том, что уже на этом этапе контактов с противником сведения касались «советских военных секретов». Материалы на эту тему вызвали живой интерес у западных профессионалов. Джибни писал: «Западным разведчикам стало ясно, что с полковником Пеньковским им крупно повезло, сумма же, которую он запросил за свое сотрудничество, — сущий пустяк»…

Джибни верно определил, что мотивы «поступка» Пеньковского неоднозначны: «непрочное» положение в ГРУ (карьера, отец-белогвардеец), «мечта» о свободной жизни на Западе, возникшая в Турции, «разочарование» в идее социализма и «вождях», о чем Пеньковский писал на Запад.

Джибни сформулировал кредо Пеньковского следующим образом: «В нем говорил человек, пытавшийся отыскать свои новые корни у солдат, стремящийся встать под новые знамена». (Ну насчет «солдата» и «знамени» — это у Джибни плагиат — взято из «верноподданнического» письма Пеньковского к Аллену Даллесу.) Чему же поверили западные спецы от разведки? Комплексу мотивов: антисоветизм, прошлое отца, западный образ жизни, деньги…

Снисходительность Джибни в отношении «советского менталитета» (лекция Приходько) не смогла высветить в начале контакта Пеньковского с Западом еще один, причем важный момент, с точки зрения госбезопасности, в чем-то действительно зашоренной. Речь идет о советской спецслужбе — ГРУ, где Пеньковский, несмотря на порочащие его факты «в биографии, пользовался доверием… и его выпустили в Англию» (Джибни).

Во время визитов в Лондон встречи завершались резюме: Пеньковскому поверили и обучили приемам тайной связи, задания Запада были конкретными, и он взамен попросил убежища на случай бегства из СССР, а также, для вящей убедительности, гарантию предоставления работы по профилю. Оговорена была конкретная материальная сторона его жизни на Западе.

Пока «коллеги» из западных спецслужб проявляли интерес к ГК КНИР, советская сторона понимала, что эта информация их не удовлетворит. Однако в ее оценке Джибни противоречит сам себе. Сначала он говорит, что сведения из ГК КНИР интереса для Запада не представили, но буквально на следующей странице им написано: «Запад мало что знал об истинной деятельности ГК КНИР, особенно о тесном сотрудничестве его с русскими спецслужбами». Это от лукавого, ибо уже тогда в этом ведомстве работали некоторые «засвеченные» сотрудники КГБ и ГРУ. Еще до передачи сведений Пеньковского о Комитете были беглецы на Запад из работников этого ведомства.

В предисловии к одной из глав Джибни констатирует активность Пеньковского в пользу Запада: «Имея свободный доступ в Минобороны, ГРУ и свой собственный ГК КНИР, Пеньковский беспрепятственно фотографировал любые документы, преимущественно с грифом самой высокой категории — техдокументации, инструкции, руководства для персонала».

Однако во всех режимных организациях — Минобороны и ГРУ — спецотделы, хранящие секретные документы, контролируются КГБ, в задачу которого входит учет лиц, чрезмерно интересующихся информацией вне служебного положения по должности тематике работы. Материалы с особым грифом можно читать только в самом помещении секретного отдела, а выносить нельзя.

В гражданских организациях типа ГК КНИР тем более ничего нельзя брать с собой, даже материалы самой низкой секретности. И вообще документы с высоким грифом — штучный «товар» и доступ к нему идет через разрешение высокого начальства. Пеньковский был, по меркам сотрудников ГРУ, фактически «рядовым подкрышником». И все эти секреты ему были ни к чему. Лукавит Джибни — точно лукавит насчет «свободного доступа к секретным документам».

Прав был британский контрразведчик Питер Райт: Пеньковский заботился о своей безопасности, но как иначе появились 5000 кадров с документальной информацией? С нашей точки зрения — только для «информационного шума».

С Винном контакт Пеньковского выглядел как полезная связь с перспективой на привлечение к сотрудничеству по линии ГРУ, причем связь хорошо прикрытая делами с ГК КНИР.

Советской стороной Винн был оставлен в качестве связника с дальним прицелом. Нужно было создать иллюзию у Запада, что он не знал содержимого передаваемых Пеньковским материалов. И потому заявление Пеньковского на суде о том, что его связник не был в курсе содержимого их, и соответствовало действительности, и на Западе воспринялось как сигнал: «Я нелоялен к органам дознания и суду. Верьте мне (моим материалам)». КГБ — ГРУ на это и рассчитывали. Возможно, в этом кроется причина, почему до сих пор «дело» — и у нас, и у них — не обнародовано.

Чтобы усилить впечатление о важных связях Пеньковского в высших эшелонах власти, в частности в ГРУ, в Лондон с ним вместе приехал начальник военной разведки Серов с женой и дочерью, которых «агент» там опекал. Джибни констатирует то, что родилось в недрах КГБ — ГРУ: «Этот факт способствовал тому, что в московских кругах высокопоставленных чиновников Пеньковский приобрел репутацию человека, который чувствует себя на Западе как рыба в воде».