В принципе, мне было все равно, что там получится у Эмы и Юноскэ. Все, чего я хотела, — это чтобы Юноскэ оказался в такой ситуации, когда ему, неважно по какой причине, придется из-за Эмы взвалить на себя социальную ответственность и таким образом еще больше отдалиться от Ватару.

Эма говорила, что ее родители ничего не знают о беременности, и она собирается рассказать им все начистоту в первый день нового года. Никакого сакрального смысла в этом не было. Просто для Эмы открыть родителям всю правду означало сразу же после этого уйти из дома, и она рассматривала предстоящее событие как некий ритуал. Поэтому и выбрала первое января. Только и всего.

Уйдя из дома, она намеревалась перебраться в чайный домик в Китаяме. При этом, насколько я никогда серьезно не воспринимала Эму, настолько же Эма никогда не задумывалась о том, что в этом случае будет делать Ватару. Похоже, Эма считала, что у Ватару есть родительский дом, «Сэнгэндо», и если его выдворить из чайного домика, по миру он не пойдет. Я, в свою очередь, о большем и мечтать не могла и при каждом удобном случае старалась подчеркнуть, какая это замечательная идея. Ведь если бы Эма поселилась в домике, Ватару поневоле пришлось бы оттуда выехать. Поневоле пришлось бы расстаться с Юноскэ.

Я ни разу не встречалась с Юноскэ после того, как тем злосчастным летним вечером своими глазами увидела, как он совокупляется с Ватару. Я не хотела с ним встречаться, и он, думаю, со мной тоже. Какие-то новости о нем я узнавала только через Ватару или Эму, но, как правило, пропускала их мимо ушей. Я старалась стереть из памяти сам факт его существования. Мне хотелось верить только в то, что пройдет время, ситуация изменится, и Ватару непременно расстанется с Юноскэ. Я не сомневалась, что Ватару скорее любит меня, чем не любит, и в глубине души наивно полагала, что любовь между существами одного пола ничто, по сравнению с любовью между мужчиной и женщиной.

Итак, в тот день я вышла из аудитории для самостоятельных занятий, когда на часах было почти пять вечера. Встречи с Ватару в тот день не намечалось, но просто так возвращаться домой тоже не хотелось. Под снегом, что и не думал переставать, я пошла бродить по городу: заглянула в книжную лавку, поглазела на товары в одном известном своей дешевизной маленьком магазинчике, хоть и не собиралась ничего покупать, и в конце концов дошла до кафе «Мубансо». Там сидели Ватару и Юноскэ, и с ними была Эма.

«Как давно мы не собирались здесь все вместе!» — возбужденно воскликнула Эма. Мы с Юноскэ обменялись натянутыми приветствиями, но благодаря Эминым возгласам это осталось незамеченным. Я отчетливо помню, во что она была одета. Теплая плиссированная юбка в шотландскую клетку, ботинки на шнурках. Белого цвета свитер.

К тому времени Эма уже отказалась от кофе и сигарет, поэтому демонстративно пила чай с лимоном. Я улыбнулась ей и спросила:

— Ну как? Все в порядке?

Показывая двумя пальцами знак «виктори», Эма ответила:

— В полном!

Она совсем не выглядела беременной. Я вообще с трудом представляла, как меняется организм женщины во время беременности, поэтому мне было трудно поверить, что Эма может вот так же запросто, как и раньше, выходить в город, улыбаться, пить чай…

Юноскэ смотрелся на удивление бодрым. Пожалуй, даже слишком бодрым, так что он в какой-то степени заслонял своим присутствием Ватару. Желая побольнее задеть его, я сказала:

— Поздравляю, Юноскэ-сан! На будущий год ты станешь папой.

Произнеся эту фразу, я сама ужаснулась тому, сколько язвительной злобы было в моих словах. У меня даже голова закружилась. Но Юноскэ и бровью не повел. Только усмехнулся.

На этом разговоры об Эмином ребенке закончились. Далее мы повели обычную беседу на нейтральные темы, которая со стороны смотрелась, как разговор хороших друзей. Время от времени наша компания разражалась громким смехом, заставляя других посетителей кафе сердито хмурить брови.

Ватару, в свойственной ему манере, старался уделять мне как можно больше внимания. Говорил он только со мной, ни разу за время беседы не обратившись напрямую к Юноскэ. В общем вел себя… ну, как обычный мужчина, который старается всячески обихаживать объект своей новой любви в присутствии объекта любви прошлой.

В такой обстановке мне начало казаться, что все увиденное мною в тот ненастный вечер было не более чем дурным сном. Настолько обычными казались мне все присутствующие в нашей компании. Просто влюбленная пара, у которой по недосмотру получился ребеночек, и поэтому они твердо решили пожениться, хотя, в общем-то, еще рановато. А с ними девочка, которая на следующий год будет поступать в университет, и ее парень.

Мы просидели так почти час, а потом Юноскэ что-то шепнул Эме на ухо. Ее лицо вмиг просияло, и она кивнула ему в ответ.

— Вы извините, — сказал Юноскэ мне и Ватару, — но нам надо идти.

Ватару взглянул на Юноскэ, но тот даже не посмотрел на него. Его глаза были устремлены на меня.

— Просто нужно еще зайти в одно место.

— Пожалуйста, делайте что хотите. Не обращайте на нас внимания, — уверенно ответила я. Мне хотелось добавить: «И, вообще, забудьте о нас, навсегда». Я пыталась вложить в свой ответ глубокий сарказм, но Юноскэ, похоже, ничего не заметил.

— Ну, пока, — глядя то на меня, то на Ватару, Эма встала с места. — Скоро увидимся. Обязательно опять все вместе.

— Береги себя, — сказала я. — Нигде не падай.

— Не беспокойся, у меня всегда под боком большое дерево, — со смехом сказала Эма, хватая Юноскэ за руку. Мы с Ватару одарили ее фальшивыми улыбками.

Эма и Юноскэ быстро надели пальто и друг за другом вышли из «Мубансо». Звучало «Адажио» Альбинони. Перед огромной колонкой, обращенной к рядам стульев, сидело несколько старшеклассников. Воздух в кафе казался фиолетовым от табачного дыма. Подол плиссированной юбки в шотландскую клетку мелькнул и исчез за дверью. Не отрываясь, я долго смотрела на эту дверь.

Ватару отчего-то нервничал. Намного сильнее, чем в то время, пока с нами был Юноскэ. Правда, вспомнила я об этом только потом. А тогда особенно не обращала внимания на его состояние.

— Не ожидала, что мы окажемся здесь все четверо, — сказала я, стараясь придать своему голосу как можно больше беспечности. — Мне было как-то не по себе.

Ватару кивнул и взял в рот сигарету. Его огромные, черные, словно намокшие, зрачки цепко уставились прямо на меня.

— Странно, — сказал он.

— Что странно?

Казалось, что приторная мелодия «Адажио» воздвигла между нами невидимую стену. Несколько секунд Ватару пристально смотрел на меня, а потом медленно прикурил от горящей спички. Пока он выпускал дым, я рассматривала его губы.

— Мне уже давно кажется странным, что ты ничего не рассказала Эме.

— О чем не рассказала? — нарочито непонимающим тоном спросила я.

Ватару скривил губы и беззвучно вздохнул, словно пытался отогнать от себя какую-то неясную мучительную боль.