– Наши войска стоят сейчас в нескольких милях от Дюнкерка. На приступ они пойдут лишь после прибытия казаков, – поддержал его д’Артаньян. – А значит, испанцы не ожидают штурма и не готовы к нему.

– Все, господа, – закрыл совет Сирко. – Прошу вернуться на корабли. Через час выступаем. Всем старшинам сразу же готовить казаков к высадке. Пусть каждый запасается порохом и патронами. Да, не забудьте о штурмовых лестницах и кошках. Всех раненых срочно переправьте на «Женевьеву».

– Будет выполнено, – заверил его сотник Гуран.

– И еще. Никакого зла населению не причинять. Никаких грабежей, никакого насилия. Безоружных, раненых, сдающихся в плен – щадить. Мы пришли на эту землю, чтобы освободить ее от врагов, а не оставить по себе срамную славу грабителей.

– Мудро молвишь, полковник, – поддержал его Гуран. – Мудро. А вы, братове, так же мудро должны разъяснить эти слова в каждой сотне.

– Да и кто из нас стал бы делать такое? – мрачно отозвался кто-то из казачьих офицеров.

– Тогда готовиться к походу. Рассвет мы должны встретить на крепостных стенах. Да, – успел предупредить Сирко выходящих из кают-компании моряков и казаков, – факел на марсовой бочке сторожевика, на котором я буду находиться, – сигнал к выходу. Два факела – сигнал к высадке и штурму. Факел в руках марсового на любом вашем судне – будь оно в канале или в гавани – означает: «Терплю катастрофу, корабль поврежден». Два факела – «сел на мель». Переведи это французским капитанам, – попросил Сирко князя Гяура.

– И от имени командира предложи переправить на каждый сторожевик по несколько опытных моряков, дабы те могли довести корабли до гавани без помощи испанцев, – посоветовал командор.

– Следите, чтобы во время прохождения через канал на палубе не появилось ни одного испанца, – поддержал его Сирко. – Каждый, кто попытается хоть как-то предупредить гарнизон, что суда захвачены нами, должен погибнуть.

1

С высоты Сатанинского холма Власте казалось, что она стоит посреди огромного водопада, на небольшом клочке земли, который река вот-вот разрушит, перекрошит на гранитных скалах и разнесет по равнинным заливным лугам, высеяв его плодородным илом.

«Я буду такой же посланницей Высших Сил на Земле, как и ты, Ольгица. Я осталась на этой земле, чтобы творить добро, оберегая свою душу и свое слово от черных мыслей, черных дел и черных заклятий чернокнижия».

Внезапно налетевший смерч прошелся по скалам, ударил в вершину холма, взобрался на пепелище, на котором была сожжена Ольгица, и, вырвав из-под ног Власты целый шлейф пепла, сбросил его в воду. Освятив при этом стоящую на ее берегу новоявленную пророчицу землей, водой и погребальным пеплом.

«Я еще не знаю сил своих, не ведаю земных дел, которые суждено совершить, прежде чем сама превращусь в пепел вечности. Но помню, что все силы мои, дар исцеления и предвидения должны будут исходить из амвона великого и вечного Храма Добра и Человеколюбия. Ибо силы эти добром порождены, на добро нацелены и в добро, только в добро, будут воплощены».

Старая, давно почерневшая сосна, одиноко возвышавшаяся на утесе по ту сторону водопада, внезапно надломилась и, оглашая окрестности отчаянным треском ломающихся ветвей, долго сползала вниз, пока не оказалась в пенном аду водоворота, который исходил не из русла реки, а откуда-то из глубины земли, из самой преисподней.

– Посади на месте, где она росла, свою сосну, – вдруг ожил во Власте внушающе суровый голос. – Ее век будет веком твоей дочери.

– Моей дочери?!

– Видит Бог, дочери.

– Значит, все-таки дочери… И что, дочь тоже станет?..

– …Ибо так суждено, чтобы сила и воля пророческие передавались из поколения в поколение исключительно по женской линии.

– Получается, что мы ни в чем не вольны. Ни в чем – вот что меня страшит.

– Это никогда не должно страшить тебя, поскольку твоя высшая воля – в воле Высших Сил. В этой же воле и твоя судьба.

– Хорошо, я смирюсь. Во имя того высшего добра, которое намереваюсь творить на этой земле, – смирюсь.

– В таком случае собирайся в дорогу. Путь твой пролегает во Францию.

– Во Францию… – повторила Власта, не требуя никаких объяснений. – Но… – тут же спохватилась она, – неужели, действительно, во Францию?! Конечно же, во Францию, куда еще может пролегать мой путь в эти дни? Ведь где-то там, на севере Франции, пребывает сейчас князь Гяур. Вот только где именно искать его? И как это делать?

– Ты найдешь князя, тебе помогут! – пришел на выручку все тот же суровый голос, вещавший от имени Высших Сил.

– Я верю: помогут! – и как же она была признательна сейчас этим незримым и непознанным Высшим Силам!

– В то же время ты всегда должна помнить о тех порывах, которые до поры до времени таятся в тебе, в твоем сознании и твоей душе. И вера твоя всегда должна оставаться языческой, то есть такой, каковой она оставалась у твоих предков.

– Я всегда буду поклоняться реке, дереву, которое посажу; мужчине, подарившему плод дочери моей; пеплу предшественницы, чей дух вечно будет витать над этим садом, холмом и рекой. Я пройду по жизни мужественно и праведно, как и было завещано мне Высшими Силами…

Власта сама удивлялась словам, так неожиданно зарождавшимся в ее сознании. По-житейски доступные и в то же время таинственно возвышенные, они небесными зернами засевались в ее сознание, чтобы взойти земными пророчествами.

Сейчас, стоя на вершине Сатанинского холма, Власта произносила их, словно клятву, которую суждено и завещано давать не на Библии, а на Святой Книге Высшей Мудрости. Да, именно так, на Святой Книге Высшей Мудрости, очеловеченное название которой – Земля. Создавая ее, Высшие Силы заложили в отмерянные, земные страницы-эпохи всю мудрость бытия иных планет, миров, неистребимого космического духа.

Смерч вновь прошелся по водопаду, поднял столб воды, чтобы окропить ею вершину холма и полусожженные столбы, на которых был когда-то подвешен гроб Ольгицы.

«Взгляни на восток. Взошло солнце. Прикажи запрягать коней. Но, прежде чем оставишь эти края, посади сосну. И думай о дочери. О дочери…»

2

Выйдя из кают-компании, капитан и казачьи офицеры поспешно садились в ожидавшие их лодки и отбывали на свои суда. Только капитан «Руана» почему-то задержался у двери и, дождавшись, пока все остальные уйдут, приблизился к совещавшимся между собой Сирко и Гяуру.

– Меня зовут Шарль Констанэ, господа, – представился он, непривычно вежливо для морского капитана откланиваясь. – Как вам уже известно, я служил у испанцев и довольно хорошо знаю канал, гавань и испанский язык. Поэтому…

– Но вы-то говорите сейчас на польском! – с удивлением перебил его Сирко.

– Разумеется… – невозмутимо согласился Констанэ. – Не заметил, как перешел на него. Нет, господа, я не полиглот. Просто в свое время у меня появились некоторые разногласия с капитаном испанского судна, а затем и с испанским королевским судом. В одном из плаваний к далекому острову, входящему в состав испанской морской короны, я оказался среди тех, кто поднял бунт и захватил корабль. После долгих приключений меня подобрал в море шведский клипер, экипаж которого наполовину состоял из поляков. Поскольку с французским законом у меня тоже были не очень дружественные отношения, я предпочел отправиться с одним из моряков-поляков на его родину, и вскоре был назначен капитаном торговой шхуны. А уж потом вернулся во Францию. Впрочем, это слишком длинная история, господа.