И Джелка… глупо, наверное, думать о нем в такой момент, но как он отреагирует? Будет ли в восторге, обнаружив на Мелаквине женщину безо всяких изъянов? Или же станет воспринимать меня так, как разведчики всегда относятся к «нормальным»: как к поверхностным, тщеславным, милым существам, не стоящим, однако, серьезного внимания?

— У тебя грустный вид, — заметила Весло. — Почему ты грустишь, Фестина?

— Потому что я глупая, — я покачала головой. — Очень глупая. Я хочу быть сама собой, но в то же время хочу стать другой женщиной, которая, боюсь, может мне не понравиться.

— Это и в самом деле глупо, — согласилась Весло. — Если ты станешь совсем другой женщиной, я разобью тебе нос; тогда ты будешь знать, что должна снова превратиться в мою подругу.

Я рассмеялась и поцеловала ее в щеку:

— Спасибо. Только бей не слишком сильно. Моему лицу хватает неприятностей и без сломанного носа.

Мы нашли дом, очень похожий на тот, в котором жил Джелка, — тоже набитый оборудованием, но не распотрошенным. В ванной оказалось зеркало. Я попросила Весло подождать снаружи и уставилась на свое отражение, запоминая лицо, которое так часто хотела забыть.

Может, ничего еще не получится.

Захочу и отлеплю кожу.

Лоскут может оказаться слишком мал.

На самом деле его пришлось даже слегка подрезать. Для этой цели я использовала скальпель из своей «аптечки», но сначала долго-долго мыла его.

Кожа без усилий прилипла к щеке. Некоторое время сохранялось легкое ощущение ее прикосновения, но оно постепенно ушло — так после умывания по мере высыхания исчезает ощущение влаги.

Когда я только что приложила лоскут, контур заметно выделялся; я даже попыталась осторожным похлопыванием сгладить его. Однако прямо на глазах внешний край как бы срастался с моей собственной кожей, становясь частью ее. Я провела пальцем по линии соединения; она была едва ощутима. И все же пока еще можно было различить, где кончается лоскут и начинается моя кожа, — лоскут выглядел чуть темнее. Однако спустя несколько минут все следы стыковки исчезли.

Так паразит присасывается к вновь обретенному хозяину.

Тем не менее противно мне не было. Щека стала гладкой, наклонившись поближе к зеркалу, я могла даже различить тонкие волоски. Интересно — это мои волоски, проникшие сквозь поры новой кожи? Или на ней были свои, для более полной имитации?

Я не знала. Я даже не помнила, росли ли волоски на моем родимом пятне. Спустя три минуты я вообще забыла, как оно выглядело.

С внезапным всплеском энергии я отпрянула от зеркала и вышла в соседнюю комнату.

— Пойдем прогуляемся, — сказала я Веслу.

— Можно мне прикоснуться к нему? — попросила она.

— Нет. Прогуляемся.

Мы шли вдоль окружности купола, оказавшись тем самым на окраине города — только там меня со всех сторон не окружали стеклянные дома. Через час я посмотрю на свое лицо; до тех пор мне не хотелось даже мельком видеть свое отражение. Неудивительно, что я не отрывала взгляда от черной стены купола. В ней ничего не отражалось — и прекрасно. Я чувствовала, что время от времени Весло искоса взглядывает на меня. Тщетно. Я нарочно шла справа от нее, чтобы она могла видеть лишь мою нормальную щеку. Прошло несколько минут напряженного молчания, и она спросила:

— Как ты себя чувствуешь, Фестина?

— Прекрасно, — чисто автоматически ответила я. — Я всегда чувствую себя прекрасно.

— Неправда, ты волнуешься. Может, уже пора ударить тебя по носу?

Я грустно улыбнулась:

— Нет.

Возникло сильное искушение повернуться к ней лицом, но я преодолела его. По ощущению щека была как щека, но, казалось, все мои мысли сосредоточились на ней.

— Просто это трудно, — пробормотала я.

— Почему трудно? Либо ты останешься такой, какой была, либо будешь менее уродливой. Ты ничего не теряешь.

— Не исключена аллергическая реакция.

— Что такое «аллергическая реакция»?

— Это… — я покачала головой. — Неважно. Просто это трудно и все, — я опустила взгляд на белый бетон под ногами и повторила: — Это трудно.

Еще минута протекла в молчании.

— Я знаю, как сделать, чтобы ты перестала грустить, — сказала Весло. — Давай найдем здесь Башню Предков. — Стеклянная женщина с надеждой посмотрела на меня.

— Это должно меня развеселить? — удивилась я.

— Внутри Башни Предков всегда чувствуешь себя хорошо.

— Только если питаешься ультрафиолетом или рентгеновским излучением. Ко мне это не относится.

— Но в Башне Предков, — настаивала Весло, — мы можем найти этого глупого пророка, которому поклоняются морлоки. Подойдем к нему и скажем: «Тьфу!» Прямо так и скажем: «Тьфу!» Кто-то уже давным-давно должен был сказать ему: «Тьфу!»

Я улыбнулась:

— У тебя несомненный дар к богословским спорам. Однако я рада, что ты не стала обсуждать это с самими морлоками.

— Все морлоки очень глупые, — заявила Весло. — Какой смысл носить на теле кожу? Они от этого становятся лишь безобразнее. А быть безобразным плохо. Ты это понимаешь, Фестина. Тебе никогда не стать красавицей, но ты пытаешься выглядеть лучше. Это умно. Это правильно.

— Спасибо, — сухо поблагодарила я. — Однако даже если трюк с этой новой кожей сработает, я, может, не стану носить ее всегда. Я сделала это ради любопытства. Эксперимент, не более того. Ни одна уважающая себя женщина не придает слишком большого значения внешнему виду…

Пустая болтовня. Даже Весло понимала, что я говорю все это ради собственного успокоения. Она смотрела на меня с мягким сожалением… и, возможно, я доболталась бы до еще большего унижения, если бы в двух шагах перед нами не материализовался обнаженный человек.

Он не вышел из-за здания. Не поднялся с земли, не появился в клубе дыма. Только что пространство перед нами было пусто, а в следующее мгновенье мужчина был тут как тут.

Невысокий, смуглый, волосатый. На голове — густая, неопрятная грива цвета перца с солью, вокруг рта лохматая серебристая борода. Седые волосы курчавились на груди, на руках и на гениталиях. Жилистое тело щедро «украшали» шрамы — широкие затянувшиеся разрезы, более светлые по сравнению с остальной кожей; что-то в этом роде можно увидеть на телах самых фанатичных Избранных, отказывающихся зашивать раны, сколь бы серьезны они ни были. Глаза, отливающие желтизной, яркие, настороженные. Несколько мгновений он разглядывал меня, потом прижал кулаки к животу и заговорил на мелодичном, неизвестном мне языке.