Марвин Вольфганг из Пенсильвании и швейцарка Этис Миллер, занимающиеся, соответственно, социальной психологией и психоанализом по Юнгу, разработали собственные образцы прогнозов жестокости и преступлений. Вольфганг, изучивший все мужское население Филадельфии 1945 года рождения, пришел к выводу, что конфликты с системой охраны правопорядка укладываются в семейные модели. Там, где отец имел преступное прошлое, чрезвычайно вероятна и криминальная карьера сыновей. В семьях, где мать подвергалась тюремному заключению, также было очень возможно, что дети пойдут по ее стопам. Чем больше жестокости наблюдалось в семье, тем больше была вероятность, что ребенок станет жестоким преступником. Хотя статистика и так весьма убедительно доказывает важность семейного примера для воспитания детей, Вольфганг обнаружил некоторые другие факторы в подтверждение своих выводов.

Он привел данные о семейной склонности к алкоголизму и наркомании, а также о детях, воспитывавшихся в приемных семьях или детских учреждениях в полнейшем небрежении и при совершенном отсутствии родительской заботы. В подобных условиях из них вырастали почти хищники, начисто лишенные каких-либо моральных принципов или дисциплины. Первые столкновения несовершеннолетних с законом происходили в весьма юном возрасте, и если никто не вмешивался в их судьбу, дети становились профессиональными преступниками. В других случаях неспособность к учебе передавалась в семье из поколения в поколение, иногда по боковым линиям. Эта органическая неспособность являлась признаком неких неврологических факторов, которые в итоге вызывали малоадаптивное поведение, ставя индивидуумов в более затруднительное положение в обществе по сравнению с остальными людьми, что опять же приводило к конфликтам с законом. Иначе говоря, колода сдавалась когда-то давно, и представители каждого нового поколения делали свой генетически запрограммированный ход. Медицинское вмешательство помогло бы обозначить проблему, а лечение и психотерапия – вырвать отдельных индивидуумов из групп высокого риска, куда они неизбежно попадали. Однако, как удалось выяснить Вольфгангу, общественные институты, занимающиеся жестокими преступлениями, просто не настроены на работу с данными о медицинском и социальном прошлом потенциальных преступников. В результате проблема, которую он стал выявлять в мужском контингенте 1945 года рождения, за прошедшие годы лишь усугубилась, несмотря на то что правительство ассигновало миллиарды долларов на разрешение этой и сопутствующих ей проблем.

Элис Миллер, изучавшая детство Гитлера, убийцы детей Юргена Барча и наркомана-героиниста Христиана Ф., выявила два обстоятельства, являющихся ключами к разгадке феномена передачи жестокости по наследственной вертикали из поколения в поколения и разрастания вширь, включая серийные и массовые убийства. Она обнаружила, что жестокость затрагивала все последующие поколения, начиная с XX столетия. Ее гипотеза также объясняет распространение эпизодической жестокости в Америке, которое с 1950-х годов приобрело характер эпидемии. Миллер объясняет, что корни жестокого поведения взрослого человека следует искать в жестоком воспитании данного индивидуума в детстве, оставшемся незримым для постороннего глаза. В своей книге «Для твоей же пользы» Элис Миллер пишет, что родители, проявляющие по отношению к детям завуалированную жестокость, заявляя, что поступают так ради блага своих чад, виноваты в «ядовитой педагогике», основанной на извращении представлений о добре и зле. Иначе говоря, родители и воспитатели вдалбливают ребенку: то, что приносит физическую или эмоциональную боль, как нельзя лучше соответствует его интересам. В некоторых случаях безнравственность такой перестановки с ног на голову очевидна, она проявилась, например, в действиях супругов Каллингеров, родителей Джозефа Каллингера. Эти люди заставляли мальчика держать ладонь над огнем до тех пор, пока кожа не вздувалась пузырями и не трескалась от ожога. А когда ребенок плакал, его жестоко наказывали. Мать объясняла, что такие упражнения идут Джозефу на пользу, приучают его переносить боль. Самые важные для развития годы юноша провел, переживая страшную безысходность. Это нанесло серьезный вред его самооценке, которая является важнейшим компонентом в эмоциональном развитии, в точности и способности воспринимать социально упорядоченный окружающий мир, и оставило ребенка с незаживающими душевными ранами.

По своей сути «ядовитая педагогика» – это расщепление чувств сострадания, нежности, близости и боли – они отделяются от индивидуума, чтобы сделать его «крутым» и непробиваемым. Такое воспитание направлено на то, чтобы человек мог испытать или наблюдать жестокость без содрогания, не признавая ужаса или боли, якобы становясь сильнее, делаясь неуязвимым для любых проявлений слабости типа раскаяния или совести. Это именно те эмоции, которые серийные убийцы испытывают, оказавшись в стабильной обстановке тюрьмы. Это та сила, которая однажды заставила Генри Ли Люкаса продолжать сознаваться в своих преступлениях не только ради очищения собственной души, но и для того, чтобы углубить чувство раскаяния и сожаления, во-первых, о своей загубленной жизни, а уже затем – о жизнях тех, кого он убил. Это были те эмоции, которые Виола Люкас так старалась истребить в своем сыне, когда, спросив, любит ли мальчик своего домашнего мула, выхватила пистолет и на его глазах пристрелила животное, а вдобавок избила ребенка за то, что ей пришлось понести расходы на вывоз тела со двора.

Миллер объясняет: чтобы отучить ребенка испытывать симпатию и сочувствие, вовсе не обязательно совершать жестокие, бесчеловечные поступки. На самом деле в современном обществе многое происходит как бы само собой, потому что родители насаждают в семье добро и зло, исходя из собственного их понимания, совершенно не учитывая интересов ребенка. По словам Миллер, родители, навязывающие детям личные ценности, опять-таки «ради их же блага», совершают «мягкое насилие»: они полностью подавляют растущую личность ребенка и поджигают бикфордов шнур агрессивности, который взорвется десятилетия спустя. Они как будто бьют своих отпрысков тряпичными дубинками, не оставляющими кровавых рубцов, и не причиняют боли, но зато наносят колоссальный внутренний вред. Подобные «воспитатели» внедряют в души детей глубокое чувство беспомощности и безысходности, не позволяя им дать выход своему бунтующему духу или элементарному гневу. Эти естественные жестокие детские эмоции оказываются отделенными от личности ребенка, и им не суждено развиться в безобидное чувство примирения. «Закорачивая» их, как электрическую цепь, родители снова и снова ограничивают детей жесткими рамками, заставляя их вновь переживать гнев и безысходность, и так будет продолжаться до тех пор, пока они либо не смирятся, либо не дадут выход неконтролируемой ярости, объектом которой станет гипертрофированная фигура родителя в лице самого общества.

Если согласиться с Элис Миллер, придется признать, что в мире существуют сотни эмоциональных мин замедленного действия, готовых взорваться в любую минуту. Почему же они не взрываются? И разве нет процесса их обезвреживания, который помог бы излечить всю боль, сотворенную «ядовитой педагогикой», по Элис Миллер? А если процесс обезвреживания отсутствует, то почему общество не уничтожило само себя? Ответ на все эти вопросы: да, существуют сотни и тысячи чрезвычайно жестоких преступников, обладающих полным набором симптомов серийного убийцы. Они не взорвались, потому что в их жизни еще не произошло критическое событие, запускающее цепную реакцию. Тем не менее число индивидуумов, которые взрываются, совершая массовые убийства или апокалиптические по жестокости серийные преступления, будет ежегодно возрастать.