Весна как-то разочек спросила у хозяйки разрешения привести в дом Ероху. Та хоть и нехотя, но разрешение дала. В дальнейшем Весна решила не испытывать судьбу и к хозяйке за разрешением больше не обращалась. Вместо этого она умудрилась пропустить шнурок, идущий от хозяйки, в подклет и скрытно протянула его до нужной ей комнаты.

Не часто, но иногда случалось, что чертов колокольчик звонил в самое неподходящее время, и тогда разгоряченная Весна, отпихивая от себя потного Ероху, срывалась с ложа любви и мчалась к хозяйке, на ходу натягивая на себя рубаху. Но это были хоть и досадные, но мелочи. В целом же ничто не мешало их чувству разрастаться, захватывая целиком и без остатка, как пламя костра, жадно пожирающее соломенное чучело Масленицы.

Весне нравилось помечтать об их будущем. Пристроив свою прелестную головку на могучем плече Ерохи, она начинала строить планы, сопровождая это занятие томными вздохами в особо торжественные моменты. К примеру, как представит себя в подвенечном платье, так обязательно и вздохнет.

Так было и в этот раз. Когда уставший Ероха откинулся на спину – передохнуть, – Весна прижалась к нему, положив голову на плечо, и защебетала:

– Я, Ерошенька, с хозяйкой говорила. Обещалась она меня отпустить, когда сидение слободское закончится. И даже пообещала три рубля выходных дать. Ну, как приданое…

– Глупая… Зачем тебе это нужно? – проворчал Ероха. – Не проси у нее ничего. Я тебе десять дам, прямо сейчас. – Он сделал попытку потянуться к своей одежде, комом лежащей рядом с импровизированной постелью, но она остановила его руку.

– Не надо. Это же я так… Раз приданое дает, значит, ценит. А ты?

– Что я?

– Ты ценишь меня?

– Я люблю тебя.

– И замуж возьмешь сразу же, как хозяйка отпустит?

– Ну…

– Нет, ты не нукай, Ерошенька, ты скажи.

– Возьму, возьму тебя замуж. Будешь ты, Весна, столичной ярославской купчихой. И дом у тебя будет… Ну, поболе здешнего казначеевского.

Млея от счастья, Весна томно вздохнула.

– А детки, Ерошенька… Деточки у нас будут?

– Ну… Это как бог даст. И как сама захочешь. Ты, кстати, сейчас не забыла?.. – Ероха встрепенулся, стараясь приподняться, но Весна удержала его, приговаривая успокаивающе:

– Не забыла, не забыла…

Ероха вновь расслабился, и тут раздался такой звериный вой, что у Ерохи не только мурашки по коже побежали, но и все волосы до самого последнего, растущие на его могучем теле, разом встали дыбом.

– Это что такое? – хриплым шепотом спросил он у Весны.

– А… Это… – нимало не обеспокоившись, ответила ему Весна. – Это хозяйка.

– Это чего она так? Тогда, с Михайлой-то… Она тоже орала, но не так. Это кто же ее так-то?.. Неужто Фуников?

Весна в ответ тихонечко рассмеялась.

– Нет, что ты, с Фуниковым она даже и не ойкнет ни разу.

– Погоди, погоди, Весна. Так ведь и спальня ее не над нами. Верно?

– Верно, Ерошенька. Мы же сейчас не в моей комнате находимся. Над нами сейчас гостиная.

И вновь длинный, похожий на волчий, вой наполнил все пространство комнаты, в которой лежали Ероха с Весной.

– А слышится, будто она здесь, совсем рядом, – прошептал Ероха.

– Так она и есть рядом. Над нами, в гостиной. А оттуда сюда еще и лесенка винтовая ведет, вон за той дверкой. – Она махнула рукой, указывая. – Потому и слышно так хорошо.

– Чего же она воет-то так страшно? А, Весна?

– Это она когда через печную трубу протискивается, вот и воет. Труба-то тесная.

– Через трубу? Зачем?

– Как зачем? Сегодня же полнолуние, вот она на шабаш ведьминский и отправилась.

– Че-эго? На какой такой шабаш? И зачем ей лезть через трубу?

– Так она же ведьма настоящая. Не знал?

– Н-нет…

– А сегодня полнолуние как раз. Она завсегда в полнолуние на шабаш летает.

– Л-летает?

– Ну да. На метле. А метла у нее на крыше, к трубе привязана. Вот она через трубу и лезет. Не знаю, почему она лезет через эту печь. Наверное, поширше здесь.

– Через печь?

Ерохины волосы так и продолжали стоять дыбом. И тут вновь зазвучал вой. На этот раз он звучал потише и с каждым мгновением угасал все больше.

– Все! Улетела, – сказала Весна и взобралась на Ероху, оседлав его как жеребца. – Ну что же ты, Ерошенька? – разочарованно произнесла она.

– Ты погоди, Весна, что-то мне не по себе, – промолвил Ероха и ссадил с себя подружку.

Она тут же попробовала возобновить любовные игры, ластясь и лаская Ероху, но он упорно отводил в сторону ее руки и уворачивался от ее губ, бормоча как сомнамбула:

– Это ж надо… Через печку… Бок о бок с нечистой силой… Брр…

И тут Весна, как все страстные, увлекающиеся натуры, зацепившись за его последние слова, совершила мгновенный переход от одного увлекательного занятия к другому. Еще секунду назад она самозабвенно пыталась разжечь угасшую страсть у своего любовника – и тут же, уловив нотки страха в Ерохином голосе, с не меньшей самоотдачей принялась пугать его, начав рассказывать страшные байки.

– Я уж не знаю, показывала она твоему Михайле или нет… Не сказывал он?.. Думаешь, она на кровати спит? Не-эт! Она в гробу спит. Гроб у нее под кроватью стоит. Я уж замучилась его каждый вечер из-под кровати вытягивать, а утром обратно заталкивать. Чижолый, зараза! Я уж ей говорю: «Вы, хозяйка, деточек не хотите иметь, вот и таскали бы сами свою домовину, а то у меня от нее все нутро обрывается и огнем горит». А она мне, значит, отвечает: «Таскай, дура, и молчи, а то я тебя в мышь превращу!» А то и того хуже: «Я, – говорит, – тебе то место, откуда детки на свет появляются, наглухо запечатаю, вот и печали тебе не будет». Представь, Ерошенька… Вот Иродиада рода человеческого! Еще и смеется, сволочь!.. Себе бы запечатала. Но гроб, должна тебе сказать, хороший. Красивый гроб-то… Черный весь, но не крашеный. Это дерево такое черное, ненашенское… А по бокам у него ручки медные поделаны. Внутри же – постелька мягкая, вся из белого шелка.

– Из шелка?.. – холодея от ужаса, машинально переспросил Ероха.

– Ну да. Из шелка. Я ей говорю: «Нехорошо это, хозяйка, нечистоплотно. Постелька-то ни разу не стиранная. Давайте я ее сдеру да бабам в стирку отдам. А она мне говорит… Куда ты, Ерошенька?

– Что-то прохладно мне стало, – ответил Ероха, вставая с постели. – Оденусь.

Он поднял с пола ворох своей одежды и, выудив из него подштанники, принялся натягивать их на себя. Весна же, отвлекшись ненадолго, вновь вернулась к своему рассказу:

– Она ведь и меня в ведьму превратить хотела, только я не далась. Зачем мне это? Я христианка добрая, в церковь каждое воскресенье хожу, опять же на праздники все, какие ни на есть. А она мне мазь дает и спрашивает: «Хочешь, Весна, быть вечно молодой?» Кто же не хочет… И я согласилась. Она и говорит: «Натрись этой мазью и останешься молодой навеки». Но я же не дура. Такие подарки за просто так не делают. Спрашиваю: «А от меня что надо будет?» «Ничего, – говорит, – будешь только в полнолуние со мной на шабаш на метле летать». Ну уж нет! И отказала ей. – Ероха еще стоял босой, но уже успел надеть и порты, и рубаху. – Я свою душу блюду, хоть и служу у ведьмы. И это не первый мой отказ ей. Как-то пристали они ко мне вместе с казначеем, чтобы я, значит, с ними духов вызывала. Вдвоем не получается – третий нужен. Вообще-то лучше с духами разговаривать впятером, но можно и втроем. Обычно с ними казначеев лакей, но в этот день казначей его услал по каким-то делам. Вот они ко мне и пристали. Что делать? Я-то человек подневольный, пришлось согласиться. Сели здесь, в гостиной. – Весна указала пальчиком на потолок. – У нее здесь столик небольшой круглый стоит. А на столике буквочки написаны, и блюдце по нему бегает, а мы, значит, руки на блюдце держим. Сидим, а хозяйка и говорит страшным таким голосом: «Черный ангел! Черный ангел! Приди ко мне! Видела сегодня во сне тебя. Не хочешь ли сказать мне чего?» Блюдце-то в ответ забегало и стало стрелочкой, что на нем нарисована, в буковки тыкаться, а я испугалась и спрашиваю: «Черный ангел – это кто же такой? Уж не сам ли сатана?» «Не мешай, дура», – шепчет в ответ хозяйка. Я же решилась и говорю им, что несогласная я с сатаной беседовать, и вообще уйду, мол, сейчас отсюда. Хозяйка заругалась, а казначей говорит: «Отпусти ее, Марфа. Видишь, ничего серьезного. Позже с ним поговорим». Так я и ушла оттуда. А ты что, Ерошенька?..