«Мертвая мать и дитя». Работа Эдварда Мунка[49]была любимой картиной Фредерика Белла, и он точно знал почему. Застывшая фигура матери, бледная, почти прозрачная, лежит на кровати, вокруг собрались домочадцы, не обращая никакого внимания на девочку на переднем плане, вскинувшую руки к голове, точно стараясь прикрыть глаза, а может быть, уши, — заслониться от реальности материнской смерти. Белл знал, что мать Мунка умерла от чахотки, когда тот был еще ребенком, и это событие наложило отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Оно сделало его несчастным, и оно же сделало его художником.

Чахотка. За прошедшее столетие медицина проделала немалый путь. Благодаря антибиотикам чахотка, она же туберкулез, практически уничтожена на нашей планете. Но зато депрессия, разумеется, цветет пышным цветом.

Мунк побывал у смертного одра один раз. Белл — дважды.

Первое смертное ложе принадлежало его отцу: Беллу было тогда восемь лет. Каждый день ему приходилось по часу сидеть с отцом — сразу после уроков, до возвращения матери с работы: она была медсестрой.

Отец был человеком черным: густые усы, сплошная линия бровей над глазами, курчавые темные волосы. Черный ирландец, называла его мать, и юный Белл задавал себе вопрос, не означает ли это, что отец участвовал некогда в волнениях в Северной Ирландии. Позже он понял, что нога отца вообще никогда не ступала на ирландскую землю. Позже он вообще многое узнал.

Но тогда, на смертном одре номер один, сумрачность отца казалась еще более героической благодаря белым бинтам, укутывавшим его голову, закрывая один глаз. Он походил на солдата, только что вернувшегося с войны, защищавшего своих братьев и получившего ранения, онемевшего от ужасов, которые ему пришлось лицезреть.

Несчастный случай, объяснила мать. Ужасный случай: это произошло, когда он чистил свой пистолет — «люгер», который он в свое время вынул из мертвой руки немецкого солдата в 1945 году.

Дверь в отцовский кабинет была распахнута, раньше такого никогда не бывало. Кабинет отца всегда был местом, куда нельзя проникать без приглашения. Юному Фредерику доводилось бывать внутри лишь несколько раз: однажды — чтобы принять поздравления по поводу того, что он стал первым учеником в классе; во всех остальных случаях — чтобы принять наказание.

Он очень боялся отца, его приступов дурного настроения и вспышек раздражения, но между тем отец умел быть и добрым. Однажды летом он взял Фредерика с собой в поле — ловить и классифицировать бабочек; этот день стал одним из самых счастливых его воспоминаний. Отец преподавал науки в средних классах ближайшей школы, и казалось, для него это действительно самое большое счастье в жизни — когда он кого-то чему-то обучает.

В те вечера, когда ему приходило в голову побыть наставником сына, Белл-старший становился другим человеком: терпеливым, доброжелательным, знатоком всевозможных предметов (истории авиации, принципов действия двигателя внутреннего сгорания, особенностей деления клеток, диатонической шкалы). Он мог два часа сидеть рядом с мальчиком, объясняя, представляя общую панораму, анализируя, даже предлагая Фредерику записать или нарисовать что-нибудь, что поможет ему лучше запомнить материал. При этом он то и дело клал ладонь мальчику на плечо и говорил: «Не сутулься так, сынок, а то у тебя появится привычка».

У Белла сохранилась модель паровоза, которую подарил ему отец, а тому, в свою очередь, паровозик достался от собственного отца. Простая и изящная игрушка: миниатюрный латунный бойлер на латунных же кронштейнах, и все это — на дубовой подставке. Отвинчиваешь плотно прилегающую латунную крышечку, заливаешь из мерного стаканчика воду в крошечное отверстие. Единственный поршень-шатун, ведущий вал, маховик — вот и все. Под бойлер помещаешь маленькую лампу, наполненную метанолом. Когда вода закипит, она давит на поршень, поршень двигает вал, а тот вращает маховик. Но самая лучшая деталь — это миниатюрный клапан на одном конце бойлера, его можно открыть с помощью рычажка, и тогда раздастся неожиданно звучный свисток.

Эти педагогические часы, днем и вечером, случались нечасто. Мистер Белл был подвержен депрессиям, и под конец они загоняли его в кабинет на целые дни. Когда он пребывал в таком состоянии, не хотелось его беспокоить. Даже если тебе одиноко и скучно, и все твои друзья куда-то убежали, — даже тогда ты не решишься постучаться в эту дверь. Иногда Фредерик сидел на стуле в коридоре, совсем рядом с кабинетом, ничего не делая, лишь болтая ногами, и ожидал, когда появится отец.

Иногда до него доносились всхлипы, треск разрываемой бумаги, стук бросаемой книги, хотя в кабинете никого не было, кроме отца. Эти всхлипывания словно впивались во Фредерика, пугая его. Иногда мать негромко стучала в дверь. Рыдания прекращались, и она входила, а потом Фредерик слышал ее голос, вопросительный, успокаивающий, увещевающий, и лаконичные неразборчивые ответы отца.

Тогда никто это никак не называл, во всяком случае — в семейном кругу. У людей бывает дурное настроение, у некоторых — очень дурное, вот и все. Это была Англия, они пережили войну, не могло быть ничего хуже. Ты должен ходить с высоко поднятой головой, верхняя губа не должна дрожать, ты не должен жаловаться и ни при каких обстоятельствах не должен подавать вида, что тобой владеют какие-то противоречивые чувства. Никто никогда не произносил слова «депрессия».

Поэтому, когда мать сказала Фредерику, что у отца произошел несчастный случай с пистолетом, Фредерик не стал задавать вопросы. Тем не менее он удивился. В один из своих наставнических дней мистер Белл пригласил сына в кабинет, чтобы показать, как чистить пистолет и ухаживать за ним. Атмосфера в кабинете была мужская, пахло оружейной смазкой и металлом. Отец объяснял, что ни в коем случае нельзя хранить пистолет заряженным, а патроны ни в коем случае нельзя держать в том же месте, что и пистолет. Он предупреждал мальчика, чтобы тот никогда ни на кого не направлял дуло, в том числе и на самого себя, даже в виде шутки, даже самым нечаянным и мимолетным жестом. Нет, ствол всегда должен смотреть в пол или в угол, пока ты разбираешь оружие, вынимая из него разные хитрые детали и выкладывая их на кусок материи.

Много позже, уже став врачом, Белл понял, что пуля, скорее всего, попала в заднюю часть носоглотки, раздробила нёбо и, видимо, глазницу, после чего вылетела через переднюю часть черепа. В те годы у отделений скорой помощи еще не было такого опыта в обращении с огнестрельными ранениями, как сейчас. В наши дни, получив такую рану, человек в конце концов отправляется домой с поражениями речевого аппарата и зрения. В пятидесятые годы причиненных повреждений было достаточно, чтобы убить, но убить не мгновенно.

Отец не спешил умирать. Больничную койку установили в гостиной. Через день приходила медсестра, чтобы узнать, в каком он состоянии, и сменить бинты. Фредерика всегда отсылали из комнаты, когда она это делала. Иногда отец бормотал что-то — несвязные слова, обрывки фраз. Например, «драконова нога». Или «на проводе».