— Послушай, приласкай их, чем-нибудь позабавь, не оставляй одних! А я займусь остальным, — шепнула на ухо дочери растерянная бабушка Ребюсто.

Но Роза и Ги уселись у края стола, решив поиграть в слова. Алина присела к ним, дети молчали, и она включилась в игру, упорно ища почву для сближения хоть в какой-нибудь фразе.

— Ну вот, смотрите-ка: ВОЗВРАЩЕНИЕ — а ты не догадалась? — спросил Ги.

— Да нет, догадалась, — ответила Алина, — и если ты выбрал именно это слово, а не другое, поняла, что и ты думаешь о том же.

Намек был ясен, он сопровождался нежными словами, знаками внимания: Ну, мои дорогие, чем мы полакомимся? Может, запеканкой с черносливом? И так как Ги любил икру кефали, а Роза обожала кровяную колбасу, это странное меню было принято и заказано бабушке, которая тут же специально отправилась за покупками, несмотря на больные ноги. Роза и Ги начали понемногу смягчаться и с раскаянием поглядывали друг на друга, но сразу после кофе началось великое стенание: Ну скажите откровенно, мои дорогие, разве вам так плохо дома, У мамы? Вы поняли, как огорчили меня? Неужели вы на самом деле решили уйти от меня — ведь у меня нет никого, кроме вас, уйти к отцу, где вы будете мешать его новой семье? Я столько лет о вас заботилась, а теперь потеряю вас обоих? И пошло: когда она рожала Розу, пришлось накладывать щипцы; Ги, когда был малышом, любил соски только фирмы «Гигоз», у него был какой-то бесконечный коклюш, столько пришлось провести бессонных ночей, а операции — она была совершенно изнурена родами, но все доставляло мне радость, раз у меня были вы, а вот ваш папочка, не буду его осуждать, да вы сами об этом прекрасно знаете, проводил время в свое удовольствие. И наша прекрасная семья распалась. И нет уже нашего чудесного дома. И кончилась счастливая жизнь, все это правда, но разве я в этом виновата? А ваше необдуманное бегство? Пять дней я жила в таком страхе! А этот чудовищный процесс, который затеян от вашего имени и о котором вы уже сожалеете!

Да, они сожалели, но не о своем отъезде, а об этих последствиях, этой тоске, потоке слез, который становился все сильнее, захватил бабушку, и теперь они обе утопали в слезах. Роза однажды слышала, как отец ответил Одили, посоветовавшей ему откровенно поговорить с Алиной: Это с ней-то? Нет, я не смогу. Ты не знаешь всей силы дакриореи[17]. Роза поискала это слово в словаре и сочла отца жестоким. Говорят, кто легко проливает слезы, тот недолго страдает. Но все же страдает. И чтобы прекратить этот поток, чтобы не испытывать к себе отвращения, ибо вы — причина слез, вы готовы растаять, утешить, согласиться с чем угодно.

— Если бы тут был ваш отец, он понял бы, что убивает меня.

Алина закрыла лицо руками, начала икать, но сквозь пальцы все же подглядывала на Розу и Ги.

— Только вы могли бы убедить его…

Убедить — но в чем? Роза приметила в шелку меж указательным и средним пальцами блестящий взгляд, исподтишка устремленный на нее. Алина сочла, что дочь уже сдалась и настал подходящий момент.

— Впрочем, лучше написать несколько слов… Я уже об этом не раз думала.

На маленьком столике лежат фломастер и школьная тетрадка со спиральной проволочкой; в тетрадке проставляли очки, играя в слова. Глаза у Алины были еще красны от слез, но она настрочила что-то и протянула тетрадку Розе:

— Вот что я предлагаю… Вы перепишите это, и оба потом подпишетесь.

Ги, который стоял за спиной у сестры, уже успел прочитать написанное. Искоса посмотрел на мать. Но Роза ни на кого не смотрела, опустила голову и углубилась в чтение, поставив на стол локти, словно усердно изучала что-то, лицо ее оставалось непроницаемым. Это замкнутое лицо одержимая надеждой Алина не узнала. Бабушка Ребюсто с нескрываемым ужасом смотрела то на дочь, то на внучку.

— Дай мне минут пять, — медленно произнесла Роза. — Нам с Ги надо подумать.

Не спеша она направилась в свою прежнюю комнату, вошла туда очень спокойно, захватив с собой тетрадь, фломастер, потом позвала Ги, ничего не разъясняя ему, и закрыла дверь. Алина была удивлена, что ей не ответили сразу, но не осмелилась следовать за Розой.

Но уже там, за дверью, Роза собралась с мыслями и стала непримиримой.

— Ты, конечно, не станешь это подписывать? — взволновался Ги.

— А ты как думал! — ответила Роза со странной улыбкой, грустной и вместе с тем твердой.

Был лишь один выход, наиболее радикальный, но и самый неприятный; однако не разрешить этой проблемы сразу значило при каждой встрече снова сталкиваться со слезами, всевозможными уловками, с нажимом. Когда нормальной семьи нет, надо уметь вести себя с должной твердостью, делать так, как никогда не позволила бы себе, если бы отец и мать сами не были главной причиной этого ужасного раскола. Роза вырвала из тетради листок, сложила его вчетверо, потом в восемь раз и сунула глубоко в вырез платья, за лифчик. Затем она вырвала другой, чистый, свернула его в трубку и при помощи зажигалки Агаты, любившей иногда покурить, подожгла бумажку.

Именно этот крохотный, осыпающийся факел увидела Алина, внезапно толкнувшая дверь: больше дожидаться ей было невмоготу. Наполовину сгоревшие бумажные хлопья взлетели в воздух. Роза отряхнула руки.

— Нет, — сказала она, — мы не можем подписаться под этим. Мы обо всем расскажем отцу. Будь логичной, мама, ведь ты же обвинила папу в том, что он диктовал нам письма и заявления, а сейчас сама начала с этого.

9 мая 1969

Габриель пришел во время ужина, чтобы обязательно застать дома Луи, но тот еще не вернулся. Одиль подавала еду падчерице, затем пасынку, вливала кашку во влажный ротик Феликса, вскакивала, чтобы перевернуть омлет, и порой ухитрялась сама проглотить кусочек, но все еще не могла выйти из кухни, чтобы посидеть с Габриелем; она объяснила ему, что два дня из трех Луи занят портретами — ему позируют после работы, поэтому он часто освобождается очень поздно, часов в девять-десять вечера.

— Как я понимаю, он гонится за монетой, — сказал Габриель.

— А как иначе? — заметила Одиль.

Лицо у нее осунулось, глаза запали — явные следы переутомления, хотя она не признается даже самой себе, как тяжела ей такая перегрузка.

— А как иначе? — повторила она. — Нас ведь теперь пятеро, и мне нельзя пойти работать. Мадам Ребюсто вынуждает нас уже целый год непрерывно судиться с ней. Четыре процесса! Какую тьму денег нам пришлось оставить в суде — в три раза больше того, что мы тратим на летний отдых. Да еще алименты, ежегодные взносы за дом и прочее; мы уже не в состоянии сводить концы с концами. Я не понимаю, как самой Алине не надоел весь этот цирк.

— Она уже истратила ту небольшую сумму, которая ей досталась при разделе имущества, а доход с этой суммы помогал ей оплачивать квартиру, — пояснил Габриель. — Бедняжка исчерпала почти все свои средства.