– Слава богу, ты здесь, – тихо сказала я, обшаривая глазами комнату. Свет из окна, падая на моего брата, образовывал длинный совершенный ромб, пронизанный тенями от голых веток. – Феликс, куда ты дел пистолет?

– Я не испугался, – сказал он. На глаза ему упала прядь рыжих волос, но он не встряхивал головой, чтобы ее убрать. – Меня радовало, что все услышат выстрел. А особенно радовало то, что его услышит сенатор. Разве это не безумие?

– Феликс, где пистолет?

– В последнее время я был не в себе. Помнишь, ты мне об этом говорила? – Он издал глубокий вздох. – Пистолет остался в церкви.

Я вздохнула с облегчением и огляделась в поисках воды: голова болела и к тому же кружилась, так что я села в кресло. Мне было нехорошо. С Западной Десятой донеслось завывание сирены и топот мальчишек, бегущих за полицейским фургоном.

– Я познакомился с ним в сентябре. А в декабре он меня бросил, – сказал он прямо в огонь. – Это продолжалось недолго.

Он лежал у огня, страшно побелев от переживаний. То чувство, которого он боялся, отчего-то расшаталось у него внутри, и теперь он старался лежать совершенно неподвижно, чтобы оно не загремело и не разбудило его снова. Я догадывалась, как все было: он взял тяжелый пистолет, встал в свадебном костюме перед большим зеркалом и принялся рассматривать себя, приставляя пистолет к голове, так, словно это делала чужая рука. Он был зачарован этой сценой. А потом что-то – кто знает, что именно? – заставило эту руку переместиться и навести пистолет на человека, стоявшего перед ним. На человека, которым он заставил себя стать: одетого в костюм, тщательно причесанного, блестящего. На человека, отражающего мир так же аккуратно, как это зеркало. Что нужно для того, чтобы нажать на спуск? Что нужно для того, чтобы выстрелить в человека, которым тебя заставляют быть?

– Это продолжалось недолго, – продолжил он. – Но времени хватило, чтобы все погубить. – Он поднес руку ко лбу. – Боже мой, я же только что удрал с собственной свадьбы…

– Я уже здесь, – сказала я, вскакивая и подходя к нему, чтобы взять его за руку. Головокружение вернулось. – Я здесь.

Он наконец посмотрел на меня:

– Грета, по-моему, я сошел с ума. И ты тоже. Подумай только о том, что я натворил. Подумай о том, что я чуть было не натворил. Я не знаю, что…

Он не смог закончить фразу. Он замерзал в комнате, нагретой горящими угольями, дрожал и, тяжело дыша, все смотрел и смотрел в камин. Я видела, что на него волнами накатывает осознание того, кто он на самом деле, и что это внушает ему ужас и отвращение.

Облако закрыло солнце, свет больше не падал на брата, и я подумала о том, что мое последнее свидание с этим миром, с этим Феликсом подходит к концу: в тот день я уже встречалась с доктором Черлетти. Завтра я перемещусь вперед во времени. А потом последняя искра – и все. Я всегда считала, что она вернет меня домой. Почему я не чувствовала, что здесь действует еще одна сила?

– Что ты хочешь услышать, Феликс?

– Что все будет хорошо, – сказал он, стараясь дышать спокойнее.

– Феликс, – я присела рядом с ним и положила руку ему на колено, – все будет хорошо.

– Правда?

Снова вернулся ромб света, теперь освещавший и согревавший нас обоих. Я думала о том, что вижу этого Феликса в последний раз. Я вспоминала всех, кто оплакивал его, одетых как он: плавки, ковбойка, рваная клетчатая рубашка. Белокурый парик, чучело медведя, птичья клетка. Я вспоминала о том, как проталкивала ложку между его губами.

– Ты жив. Значит, все наладится. Жизнь лучше, чем ты о ней думаешь.

В ту ночь 1919 года я уложила Феликса спать в своей кровати и долгое время лежала рядом, слушая его дыхание. Как мне будет недоставать этого звука! Поэтому я старалась не засыпать как можно дольше, глядя на его бледное лисье лицо в полуосвещенной комнате, наблюдая за тем, как он судорожно дышит в подушку. Я очень устала. События этого дня выжали меня как лимон. Перед глазами, вместе с голубыми искрами и звездами, появлялись какие-то картины. Горло сжималось, как будто я тонула. Может, это была печаль от расставания с Феликсом – и с моим будущим ребенком? Я пыталась успокоиться, сосредоточиться на своих видениях. Не помню, как долго это продолжалось, прежде чем я заснула.

Второй раз за все время моих странствий что-то пошло не так.

17 января 1986 г.

Сколько времени прошло после моего пробуждения? Все выглядело размытым, шел разговор, начала которого я не помнила. Волна боли накрыла тело, и я тяжело задышала. Кто-то положил мне на лоб холодную тряпку. Утонула, едва не утонула. Кто знает, где я сейчас?

– …никому не говори. – Я поняла, что произношу эти слова. – Нельзя, чтобы об этом узнали.

– Узнали что, дорогая?

Это Рут. Наверняка это Рут.

Сердце подобно камню, вынутому из груди, который придавливает меня. Я где-то вычитала такие слова? Или это действительно происходит со мной?

– Не помню. Ничего не помню. Что я здесь делаю?

Повязку со лба наконец сняли, и я увидела свою красно-черно-белую комнату, которая качалась в моем больном мозгу. Надо мной с мрачным видом наклонилась Рут. Рядом стояла клетка с канарейкой Феликса, накрытая полотенцем. Возможно, Рут принесла птицу сюда, чтобы у меня была компания. Я приложила руку к лицу: оно горело. Пальцы ощущали складки, оставленные влажной от пота подушкой. Это 1986 год, а не 1942-й. Краткий миг просветления: «Я не должна быть здесь…»

– Ты слегла, заразилась чем-то. Доктор говорит, грипп, – сказала она. – Пора снова принять аспирин.

Две белые таблетки, вода в стакане. Казалось, проглотить это так же невозможно, как стакан водки. Во мне клубилась тошнота. Свесив голову с кровати, я увидела, что там уже стоит приготовленное для меня ведро.

– Я не должна быть здесь…

– Ох, Грета, бедное, бедное дитя. Это скоро пройдет. Врач сказал, пять дней.

Она вытерла мое лицо, и я зарыдала, подавленная тем, что мое тело пришло в негодность: на нем не осталось живого места. Все – голова, мышцы, кровь – обратилось против меня. Кто-то пропустил процедуру. Как уже случилось однажды, кто-то пропустил процедуру, и переместились только две из нас. Порядок странствий между мирами был нарушен. Времени больше не оставалось.

– Рут, что-то пошло не так. Я должна быть в сорок втором…

– Отдыхай, и все.

– Что-то не так…

Тряпка снова закрыла мне глаза, и в моем воспаленном мозгу засияли колючие звезды.

18 января 1919 г.