Потом мы пошли осматривать дом. Женщине незачем было объяснять, почему она меня сопровождает, — мне и без того казалось достаточно необычным, что она впустила постороннего в дом лишь на основании телефонного звонка. Желание проследить за сохранностью собственного имущества выглядело вполне естественным. Вскоре я уже делился с ней воспоминаниями о том, как все здесь выглядело до ее приезда, так что от ее осторожности не осталось и следа и она начала заниматься своими делами. Я прошелся по каждой из комнат, затем поднялся наверх. Там я заглянул в бывшую комнату родителей и в комнату для гостей — обе теперь казались мне чужой территорией. Затем, собравшись с духом, я направился к последней точке выбранного маршрута.

Открыв дверь в свою бывшую комнату, я невольно сглотнул, сделал несколько шагов и остановился. Зеленые стены, коричневый ковер. Несколько коробок, старые стулья, сломанный вентилятор и полуразобранный детский велосипед.

Я обнаружил, что женщина стоит у меня за спиной.

— Здесь ничего не изменилось, — кивнула она. — Из другой комнаты вид лучше, так что моя дочь спит там, хотя та и чуть меньше. Мы просто сложили здесь кое-какие вещи. Увидимся внизу.

С этими словами она исчезла. Я несколько минут постоял в комнате, разглядывая ее под разными углами. Площадь детской составляла примерно двенадцать на двенадцать футов, и она одновременно казалась и очень маленькой, и больше, чем Африка. Место, где ты вырос, — не обычное место. Ты знаешь его во всех подробностях, тебе доводилось сидеть, стоять и лежать в каждом его закоулке. Именно здесь ты впервые задумался о многих вещах, и в итоге оно простирается перед тобой, словно время, оставшееся до Рождества, пока ты живешь здесь и ждешь, когда вырастешь. Оно, можно сказать, вмещает тебя.

— Это моя комната, — тихо сказал я, ни к кому не обращаясь. Мне странно было видеть ее на видеокассете, но здесь все было не так. То место, откуда я был родом, не изменилось. И не все в моей жизни оказалось стерто. Выходя, я тщательно закрыл за собой дверь, словно пытаясь сохранить что-то внутри.

Женщина ждала внизу, прислонившись к кухонному столу.

— Спасибо, — сказал я. — Вы были очень добры.

Она промолчала, и я быстро окинул взглядом кухню. Технику заменили на более современную, но шкафы были те же, из хорошего прочного дерева; видимо, новые хозяева не видели никаких причин, чтобы их менять. Дело рук моего отца продолжало жить.

Именно тогда я вспомнил тот давний вечер, когда мы вместе ели лазанью, — полотенце, висевшее на ручке духовки, игру в бильярд, которая не кончилась ничем хорошим. Я открыл было рот, но тут же снова его закрыл.

Самым странным было ощущение, которое я испытал, покидая дом, — как будто я возвращался в иной мир, где я теперь жил. Я едва не удивился, увидев большой белый автомобиль на другой стороне улицы, в котором продолжал сидеть Бобби, и впервые заметил, что многие автомобили в наше время выглядят словно гигантские жуки.

Попрощавшись с женщиной, я пошел по дорожке — не торопясь, обычным шагом. Когда я открыл дверцу машины, дом снова стоял позади меня, запертый на все засовы.

* * *

Бобби сидел и читал договор на прокат автомобиля.

— Господи, насколько же это все утомительно, — сказал он. — На самом деле. Им бы следовало нанять какого-нибудь писателя, чтобы хоть немного оживил текст.

— Нехороший ты человек, — сказал я. — Но все равно спасибо.

Он сунул пачку листов обратно в бардачок машины.

— Ну что ж, полагаю, в Хантерс-Роке мы дела закончили.

— Нет, я так не думаю.

— Что еще?

— Как насчет того, что они уже при нашем рождении знали, что поступят именно так, как поступили? Может быть… не знаю… может быть, они думали, что смогут прокормить только одного ребенка, или еще что-нибудь.

Бобби с сомнением посмотрел на меня.

— Да, — согласился я. — Но в любом случае, допустим, они предполагали, что избавятся от одного из нас. Но они также понимали, что однажды умрут и что я могу заняться тем, чем занимаюсь сейчас. Я мог вернуться домой, начать интересоваться их прошлым. И точно так же мог выяснить в больнице, что был одним из двоих.

— И поэтому они сделали так, что ты родился где-то в другом месте. В этом случае твои поиски привели бы тебя лишь к небольшой загадке: в какой именно больнице ты появился на свет? И ты так и не узнал бы, что у тебя был близнец, которого они бросили.

— Именно так мне и кажется.

— Но как получилось, что Контора не обнаружила никаких проблем в твоей биографии, когда ты поступал к ним на службу?

— В то время я был для них весьма полезен. Возможно, ради собственной выгоды они сэкономили на проверке, а потом, когда я уже был одним из их команды, — кого это волновало?

Бобби задумался.

— Допустим. Но все равно странно. Твои родители пошли на все, чтобы скрыть следы, но в таком случае зачем им было оставлять документальное свидетельство того, что они совершили?

— Может быть, недавно случилось нечто такое, что заставило их передумать и сделать так, чтобы я обо всем узнал.

Сообразив, что женщина может наблюдать за нами из окна, я завел двигатель и тронулся с места.

— Мне кажется, что, возможно, мы ищем не там, где нужно. Видеозапись состоит из трех фрагментов. В первом показано место, которое я сумел найти. Холлс. Последний рассказывает о событиях, о которых я не знал. Средний фрагмент состоит из двух сцен. Одна — в доме, который я только что посетил благодаря тебе и ничего особенного не нашел. Другая — в баре. Мне он не знаком и не похож ни на один из тех, где я когда-либо бывал.

— И что?

Мы остановились на перекрестке.

— Доверься мне, — сказал я, сворачивая налево.

Поворот должен был в конечном счете привести нас — если предполагать, что ничего не изменилось, — к бару, в котором мне приходилось бывать не один раз.

Это место было не из тех, куда приходят с определенной целью, если только по какой-то случайности его посещение не вошло в привычку. Я ожидал, что оно давно прекратило свое существование, либо превратившись в обычную кафешку с множеством бойких официанточек в красно-белой униформе, либо же его просто снесли, чтобы освободить место под дешевое жилище, слишком шумное после наступления темноты. На самом же деле прогресс, похоже, попросту проигнорировал «Ленивого Эда», в отличие от застоя, явно наложившего на него свой отпечаток.

Внутри было пусто и тихо. Дерево стойки и табуретов выглядело столь же потертым, как и всегда. Бильярдный стол стоял на том же месте, покрытый пылью, часть которой, возможно, относилась еще к моим временам. Кое-что, впрочем, изменилось, демонстрируя признаки прогресса. Неоновую рекламу «Миллера» сменила реклама «Будвайзера-лайт», а календарь на стене изображал девушек в несколько более естественном виде, чем в мои времена. Естественном — по крайней мере, если судить по степени их обнаженности, но не по состоянию их грудей. Где-то, наверняка очень хорошо спрятанная, должна была быть табличка, предупреждавшая беременных о вреде алкоголя. Хотя, если бы такая женщина здесь появилась, ее, скорее всего, сочли бы слепой или сумасшедшей. У девушек намного более высокие стандарты, и именно поэтому они оказывают цивилизующее влияние на молодых людей. Чтобы заставить их напиться, нужно найти по-настоящему симпатичное местечко.