о котором я особенно сожалею. Я хочу дать моей пациентке хотя бы это удовлетворение: что Вы и она знаете о моей „полной честности“. Я множество раз прошу у Вас прощения, потому что это из-за моей глупости Вы попали в столь запутанную ситуацию». Длинное письмо кончается безуспешной попыткой последовать совету Фрейда и извлечь из ситуации хоть какую-то пользу: «Все же теперь я крайне рад тому, что в конце концов я не ошибся в характере моей пациентки. В противном случае меня грызли бы сомнения в точности моих оценок, и это могло бы стать серьезной помехой в моей работе»37.

Юнг, психиатр, автор блестящих научных работ, ближайший ученик и наследник Фрейда, проиграл и вынужден признать свое поражение. Он проиграл своей бывшей пациентке, которой шеф его ставил шизофрению. Хуже того, он проиграл в профессиональной для него сфере, в «ремесле отношений», в переработке переноса, в соотнесении чувств с реальностью.

Тремя днями спустя, выполняя практически невыполнимую просьбу ученика засвидетельствовать его «полную честность», Фрейд писал Сабине Шпильрейн: «Дорогая коллега, сегодня я узнал от самого д-ра Юнга о деле, бывшем поводом для визита, который Вы хотели мне нанести, и теперь я понимаю, что одну сторону дела я угадал верно, но другую выстроил неправильно и в ущерб Вам. Я должен просить у Вас прощения за эту ошибку. Впрочем, тот факт, что, как признает и мой юный друг, оплошность совершил мужчина, а не женщина, удовлетворяет мое желание видеть женщину в самом лучшем свете. Пожалуйста, примите это выражение моей симпатии к достойному способу, которым Вы разрешили конфликт. Преданный Вам Фрейд»38.

Теперь Фрейд в полной мере заинтересовался тем необыкновенным «спектаклем природы», который представляла эта женщина. В очередной раз успокаивая Юнга, Фрейд мимоходом замечает: «Возможно, я слишком расположен в Вашу пользу». Ему хочется узнать о том, кто такая эта фрейлейн Шпильрейн. «Удивительно неуклюжий стиль – она часом не иностранка?» – интересуется он у Юнга. Тот и теперь опаздывает с ответом. Наконец он пишет Фрейду: «Прежде всего хочу Вас поблагодарить за Вашу помощь со Шпильрейн, которая теперь вполне успокоилась. Снова я увидел вещи в слишком черном свете. Фр. Ш. русская, отсюда и стиль…»39

Итак, Фрейд впервые узнает, что Шпильрейн русская. Значит, только сейчас он мог понять, что героиня любовной истории Юнга – та самая русская пациентка, чью «историю с дефекацией» Юнг когда-то ему излагал. Фрейд с трудом, но мог бы найти в своих бумагах то письмо – оно было вторым письмом Юнга в его архиве, теперь же их около сотни. Удивительное, если вдуматься теперь, письмо: Юнг спрашивает мнение о 20-летней пациентке, больной, как пишет, в течение последних 6 лет, а рассказывает только об анальных играх 3–4-летнего возраста; просит проконсультировать трудный случай, но ни слова не говорит о том, чем же он труден; спрашивает совета, но не сообщает, что делает, что собирается делать… То письмо само было симптомом: в борьбе с незнакомым ему чувством, в попытке понять собственное всколыхнувшееся бессознательное Юнгу самому нужен был аналитик. За этим он и обратился к Фрейду. Но, как любой пациент, он не мог сформулировать проблему, скрыл то, что волновало его на деле, и выдал свое письмо за проявление профессионального интереса. А Фрейд принял все это за чистую монету, стал рассуждать об анальном характере. И потом Юнг не раз просил совета по поводу той же девушки – и скрывал свои чувства, не называл даже фамилии… А фамилия не случайная – в психоанализе, учил Фрейд, нет ничего случайного, каждая деталь полна смысла: Spielrein по-немецки – «чистая игра».

Позже Юнг будет считать, что «причина патогенного конфликта находится большей частью в настоящем моменте», а пациенты «часто имеют выраженную тенденцию объяснять свои болезни переживаниями далекого прошлого, отвлекая тем самым внимание аналитика от актуального настоящего к фальшивым следам прошлого»40. Именно это сделал тогда сам Юнг в своей попытке поделиться с Фрейдом важными и неясными еще ему самому переживаниями, не дав Фрейду никакого ключа к пониманию реального характера того, что его беспокоит, и отвлекая его внимание от себя в настоящем к давним событиям в жизни его пациентки. Поведение Юнга в этот момент прямо соответствует клиническому стереотипу поведения невротика в начале терапии – амбивалентному, ищущему помощи от аналитика и близости с ним и одновременно проникнутому страхом, что аналитик поймет подлинный характер его проблем, и потому подставляющего вместо них то одну, то другую фальшивку.

Между Юнгом и Ивановым?

(Из дневника Сабины Шпильрейн, около 1909 года):

«Он хотел показать мне, что мы друг для друга совершенно чужие люди и что снова искать встречи с ним будет для меня унизительно. Однако я решила снова пойти в следующую пятницу, но держаться сугубо профессионально. Дьявол шептал мне другое, но я больше не слушала его. Я сидела там в глубокой депрессии. Тут появился он, сияя от удовольствия, и начал очень эмоционально рассказывать мне о Гроссе, об инсайте, которого он недавно достиг (то есть о полигамии); он больше не желает подавлять свое чувство ко мне, он признает, что я для него первая и самая дорогая женщина, за исключением, конечно, жены, и т. д. и т. д., и что он хочет все рассказать о себе. Опять это забавное совпадение, когда дьявол так неожиданно снова оказывается прав. Молиться на него или проклинать? Эта бессмертная фраза: «Я часть той силы, что вечно стремится к злу и вечно порождает благо». Демоническая сила, сущностью которой является разрушение (зло) – в то же время и есть творческая сила, потому что из разрушения двух индивидов появляется новый индивид. Это и есть сексуальное влечение, которое по своей природе есть влечение к разрушению, влечение индивида к уничтожению себя. По этой самой причине оно и должно преодолевать столь большое сопротивление в каждом человеке; но доказательство этого положения займет слишком много времени.

Пора спать»41.

Освобождаясь от своего чувства к Юнгу, Шпильрейн делает открытие, согласно которому – и в отличие от того, что тогда думал Фрейд, – сексуальное влечение не единственная сила, существующая в человеке. Вместе с ним и в противоположность ему существует другое влечение – к разрушению и уничтожению жизни. Фрейд сначала не принял этой мысли, реформирующей его теорию либидо и требующей пересмотра многих положений психоаналитического метода. Много позже, в конце своей долгой жизни, Фрейд сделал именно эту идею – об Эросе и Танатосе как равновеликих силах человеческой природы – основой последней