В. Смехов: «Последнее десятилетие слабо утешает даже самых романтичных из наших поклонников. Треснул по швам бывший закрытый «ящик» Эсэсэсэр, и, как сказано у Высоцкого, «к чертям – развалилася корона, нет державы, нету трона… только кровь одна – с позором пополам…» Слава богу, судьба помешала театру впасть в полное помешательство…»

Основное впечатление от последних любимовских спектаклей у большинства зрителей – уважительное недоумение. И недопонимание. Наверное, их и не обязательно понимать – достаточно просто радоваться тому, что они появляются. Еще у входа перед началом спектаклей спрашивают лишние билетики, но толпа жаждущих сильно поредела. А было время, о котором Л. Филатов писал так:

Таганка, девочка, пижонка, дрянь!..

Что ты наделала, ты только глянь!

О, Апокалипсис всея Москвы…

Толпа, оскалившись, крушит замки!

Даешь билетики!.. А им в ответ:

Билетов нетути! Физкультпривет!..

Буквально за две февральские недели 1998 года в «Содружестве» был поставлен приуроченный к 60-летию Высоцкого спектакль «ВВС» («Высоцкий Владимир Семенович»). Инициаторами спектакля были сами актеры театра, предложившие создать иную, чем любимовская, версию.

Н. Губенко: «Володя в нашем спектакле отличается от того Володи, которого нам насаждают, – «легендарный Высоцкий», «борец с системой», «инакомыслящий», «диссидент» и прочее. Все мыслящие люди – диссиденты, потому что они инакомыслящие. Нет одинаково мыслящих людей. Володя был сам по себе как художник мыслящий… Его погубила не власть, не театр, где он часто скандалил и с Петровичем расходился, тот его увольнял, опять принимал – нет, не это. А те люди, которые на нем делали деньги…»

Эти слова наглядно демонстрировали, что Н. Губенко бросал вызов любимовской трактовке жизни и судьбе Высоцкого, которые базировались исключительно на конфликте поэта и власти. Девиз спектакля «Содружества» напечатан в его программке: «Полтора часа эпохи Высоцкого в одном действии. Порадуйтесь его радостью, опечальтесь его печалью, услышьте самые дорогие сердцу мысли и чувства поэта».

Бывает абсолютный музыкальный слух. У Боровского – абсолютное чувство пространства. Не только чисто «техническое», но прежде всего – интуитивно всеобщее.

Римма Кречетова

В ноябре 1999 года из театра ушел гениальный художник Давид Боровский, а вместе с ним – неожиданный, гармоничный и мудрый мир декораций таганских спектаклей. Когда в 1967 году Боровский начал работать на «Таганке», в спектаклях театра возникало новое художественное пространство, в котором с большей силой раскрывалось режиссерское дарование Любимова. Хватка Любимова, как всегда, была мертвой: на целых тридцать лет искусство художника-декоратора Боровского стало неотъемлемой составляющей всех постановок «Таганки». «Дава» или «Боровчик» – так ласково все годы называл Любимов своего художника, понимая, как много значит он для театра. Здесь он стал соавтором Любимова в двадцати спектаклях: «Живой», «Час пик», «Мать», «А зори здесь тихие…», «Гамлет», «Товарищ, верь…», «Деревянные кони», «Обмен», «Дом на набережной», «Высоцкий» и др. Почти сразу после премьеры эти спектакли превращались в театральную классику, влияли на весь ход театральных процессов. Вместе с Любимовым Боровский ставил спектакли и на многих драматических и оперных сценах Европы. Ю. Любимов работал с разными художниками (Борис Бланк, Юрий Васильев, Эдуард Кочергин, Сергей Бархин, Валерий Левенталь, Эйнар Стенберг, Борис Мессерер), но такого глубокого единодушия и длительного сотрудничества, как с Боровским, не было ни с кем. Блистательный художник конструировал идеи и питал режиссерскую фантазию Любимова. Их творческое единомыслие сделало спектакли «Таганки» более сложными, но и художественно более гибкими.

Вспоминает В. Смехов: «Мне посчастливилось подружиться с Боровским на его первом спектакле на «Таганке» – «Час пик». Я приезжал к нему в Киев на площадь Победы, и мы просиживали возле его эскизов. Он настолько был восхищен любимовскими возможностями свободы, что налепил по поводу этой моей инсценировки восемь (!) вариантов, и все один лучше другого.

Боровский привез свои эскизы и подмалевки в Москву и ждал, что Любимов скажет. Я помню этот день. Юрий Петрович посмотрел – разбегались глаза! – и спросил: «А можно все соединить?» Вот в этом Любимов – соединить! Вот в чем, наверное, его гениальность!»

В отношениях режиссера и художника трижды наступали моменты, когда Боровский хотел уйти из театра. На четвертый раз мудрый и высококультурный Боровский ушел из театра, «не хлопнув дверью», а вместе с заявлением об уходе написал официальное письмо «Директору и художественному руководителю Театра на Таганке г-ну Любимову Ю. П.», в котором пояснил причины ухода, закончив словами: «Последние же два года жизнь в нашем таганском колхозе так повернулась, что стала для меня неприемлема. Вы основатель этого «колхоза», и спорить с Вами я не собираюсь. Тем более что это не самое главное. Главное – мы потеряли прежнее понимание и доверие друг к другу».

Но самые главные слова были написаны в постскриптуме: «Остается только удивляться, Юрий Петрович, что во времена жесткой советской диктатуры в Театре на Таганке Вы УТВЕРЖДАЛИ, что было совсем, совсем непросто, свободу, демократию и открытость, как в художественном, так и в житейском смысле. Как это ни парадоксально (кто бы мог представить!), когда вокруг какая-никакая демократия и свобода, в нашем театре утвердилась авторитарность в худшем ее проявлении.

Извините, это не по мне. Д. Б.».

Через семь лет, 6 апреля 2006 года, знаменитый сценограф ушел из жизни. Это произошло в Колумбии, куда Боровский привез свою персональную выставку. Одиннадцать макетов лучших российских спектаклей, оформленных Боровским, были выставлены тогда в Боготе.

Необычайно точное чувство пространства, настойчивость в желании докопаться до сути, умение найти лаконичное, но глубокое решение – за это Боровского ценили режиссеры. Он выстраивал для спектакля свое пространство, свой храм, где могли творить и режиссер, и актеры. Так говорят все, кто когда-либо работал с ним.

Лев Додин, режиссер, народный артист России: «С ним можно было бесконечно разговаривать о жизни, о проблемах в отдаленной связи с пьесой и в близкой. Он умел послушать, говорил сам, и идеи, которые возникали, были результатом этих размышлений о жизни, а не просто выполнением технического заказа».

Его творчество оказало огромное влияние на весь мировой театральный процесс.

Р. Кречетова (театральный критик): «Трудно представить, каким был бы сегодня наш театр, если бы в нем в шестидесятых-семидесятых годах не возник Боровский. Его работы, едва появившись, сразу же ставшие классикой, оказали мощное, какое-то даже обескураживающее воздействие на театральное мышление времени. Их художественная внезапность, спектаклеобразующая сила не только повлияли на систему выразительных средств, но изменили саму концепцию профессии, понимание сценографами собственного места в сценическом искусстве. Будто сдвинулись, сместились все уровни театра. Раздвинулись привычные горизонты…»