– Я понесу рюкзаки по очереди. Сейчас этот подниму туда, где лежит мой, а ты останешься там ждать, чтоб мы его не потеряли. Свой отнесу дальше и вернусь за твоим. Так ты отдохнешь. Будет медленнее, но дойдем.

Однако я поторопился. В моем голосе еще звучат отвращение и негодование – Крис это слышит, и ему стыдно. Видно, что он злится, но ничего не говорит – боится, что снова придется взваливать на себя рюкзак; он лишь хмурится и не обращает на меня внимания, пока я перетаскиваю рюкзаки наверх. Теперь надо таскать за двоих, но досаду я вытесняю, осознав, что на самом деле работы не больше, чем раньше. Работа бывает лишней только в смысле достижения вершины, а это у нас цель номинальная. В смысле же подлинной цели это нескольких лишних хороших минут, тик-так – выходит то же самое; и даже лучше. Медленно карабкаемся вверх, негодование испаряется.

Следующий час мы медленно перемещаемся все выше и выше; я по очереди переношу рюкзаки к истоку ручейка, который давно заметил. Посылаю Криса принести воды в котелке; он уходит. Вернувшись, спрашивает:

– Почему мы остановились? Пошли дальше.

– Это, наверное, последний ручей, Крис, дальше их долго не будет. К тому же я устал.

– А почему ты устал?

Он хочет разозлить меня? Удалось.

– Я устал, Крис, потому что несу рюкзаки. Если ты спешишь, бери рюкзак и иди вперед. Я догоню.

У него в глазах снова проблеск страха. Потом Крис садится.

– Мне это все не нравится, – произносит он почти в слезах. – Ненавижу. Жалко, что пошел. Зачем мы вообще сюда поперлись? – Он плачет. И сильно.

Я отвечаю:

– Ты и меня заставляешь об этом пожалеть. Лучше съешь что-нибудь.

– Ничего я не хочу. У меня живот болит.

– Как угодно.

Он отходит, срывает травинку и сует в рот. Потом садится, уронив голову на руки. Я готовлю себе обед, ложусь отдохнуть.

Когда я просыпаюсь, он по-прежнему плачет. Некуда уйти ни мне, ни ему. Делать нечего, придется лечить ситуацию. Но честное слово, я не знаю, какова она, эта ситуация.

– Крис, – наконец говорю я.

Не отвечает. Я повторяю:

– Крис.

По-прежнему нет ответа. Наконец он агрессивно произносит:

– Чего?

– Я хотел тебе сказать, Крис, – не нужно ничего мне доказывать. Понимаешь?

Его лицо озаряет вспышка подлинного ужаса. Он яростно дергает головой. Я говорю:

– Ты не понимаешь, о чем я, да?

Он все так же не смотрит на меня и не отвечает. В соснах стонет ветер.

Ну, я не знаю. Просто не знаю, что это. Не только угроза бойскаутскому самомнению так его расстраивает. На нем плохо отражается какая-то мелочь, и это конец света. Пытается что-то сделать, не выходит – и тут же взрыв или слезы.

Я ложусь на траву, отдыхаю еще. Может, мы оба сдаемся, потому что нет ответов. Я не хочу идти вперед: впереди, похоже, ответов тоже нет. И позади нет. Просто боковой дрейф. Вот что между нами. Дрейфуем вбок, ждем чего-то.

Позже я слышу, как он шарит в рюкзаке. Я переворачиваюсь, а он зло смотрит на меня.

– Где сыр? – спрашивает он. По-прежнему агрессивно.

Но я не поддамся.

– Угощайся сам, – говорю я. – Обслуживать тебя не собираюсь.

Роется в мешке, находит сыр и крекеры. Я протягиваю ему охотничий нож – намазать сыр.

– Я думаю, Крис, нужно сделать так: я положу все тяжелое к себе, а легкое – тебе. Так не придется ходить туда-сюда с двумя рюкзаками.

Он согласен, настроение улучшается. Кажется, для него этим что-то решилось.

Мой рюкзак теперь, должно быть, фунтов сорок – сорок пять, и через некоторое время устанавливается равновесие: где-то вздох на шаг.

Мы подходим к подъему еще круче, и оно меняется: уже два вздоха на шаг. На каком-то участке склона доходит до четырех. Огромные шаги, почти вертикальные, надо цепляться за корни и ветки. Вот дурак – надо было предвидеть. Вот и пригодились осиновые палки – с палкой Крису идти интереснее. С тяжелым рюкзаком шагаешь неустойчиво, а посох не дает опрокинуться. Ставишь ногу, ставишь посох, РЫВКОМ подтягиваешься вверх, делаешь три вдоха, ставишь другую ногу, ставишь посох, РЫВОК вверх…

Не знаю, хватит ли меня еще на шатокуа. Обычно днем, примерно в это время у меня путаются мысли… ладно, еще один обзор, и на сегодня довольно…

Давным-давно, когда мы только начинали это странное путешествие, я говорил, что Джон и Сильвия вроде как бегут от некой таинственной силы смерти, которая для них воплощена в технике, – и таких, как они, много. Говорил я и о том, что кое-кто из «технарей» тоже вроде стремится ее избежать. Внутренняя причина такой беды вот в чем: они рассматривают технику из некоего «оттяжного измерения», где главное – видимость, а меня больше заботит внутренняя форма. Стиль Джона я назвал романтическим, свой – классическим. На жаргоне шестидесятых, его был «хипповый», мой – «квадратный». После чего мы углубились в этот квадратный мир, чтоб разобраться, как он работает. Говорили о данных, классификациях, иерархиях, причинах-следствиях и анализе – и где-то по ходу завязался разговор про горсть песка – сознаваемый нами мир, – взятую из бескрайнего пейзажа осознания. Я сказал, что с этой пригоршней начинает работать процесс различения – который и делит ее на части. Классическое, квадратное понимание касается кучек песка, природы песчинок и основы для их сортировки и взаимосвязей.

Отказ Федра определять Качество через эту аналогию был попыткой сломать хватку классического способа просеивать песок, попыткой отыскать точку общего понимания между классическим и романтическим мирами. Такой точкой вроде бы и стало Качество, элемент раскола между хипповым и квадратным. Оба мира пользуются этим понятием. Оба знают, что это такое. Разница лишь в том, что романтический его не трогает и ценит как есть; классический же старается превратить в набор интеллектуальных кубиков для строительства чего-то другого. А когда определение заблокировано, классический ум вынужден рассматривать Качество романтически – не искаженным мыслительными структурами.

Я сильно раздуваю эти классико-романтические различия, а Федр нет. Его не интересовали сплавы различий между двумя этими мирами. Он искал другого – свой призрак. И в погоне за ним достигал более широких значений Качества, а те увлекали его дальше и дальше, до самого конца. Но у меня-то нет ни малейшего намерения доходить до этого конца. Федр лишь прошел по этой территории – и раскрыл ее. Я намерен здесь остаться, возделывать ее и смотреть, не вырастет ли чего.

Думаю, референтом этого понятия, способного расколоть мир на хипповый и квадратный, классический и романтический, технический и гуманитарный, является сущность, что способна воссоединить мир, уже расколотый по этим линиям. Подлинное понимание Качества не просто служит Системе, не побеждает ее, даже не бежит от нее. Подлинное понимание Качества пленяет Систему, укрощает ее и заставляет приносить кому-то личную пользу, а этот кто-то меж тем совершенно свободен следовать своей внутренней судьбе.