его в свой дом. Нагваль Хулиан разыгрывал перед ним почти выжившего из ума старика. Старик не был индейцем, но был женат на молодой раздражительной толстой индианке, которая физически была настолько же сильна, насколько по характеру — сварлива. Дон Хуан подумал, что она, очевидно, — целитель, судя по тому, как умело она пользовала его рану, а также по огромному количеству лекарственных растений, сложенных в комнате, где он лежал. Старик во всем подчинялся женщине. Она заставляла его ежедневно обрабатывать дона Хуана. Они постелили дону Хуану на толстой циновке, и старику приходилось туго каждый раз, когда он вынужден был опускаться на колени возле раненого. Дон Хуан с трудом сдерживал смех, наблюдая за тем, как немощный старец прикладывает все усилия, на какие способен, для того чтобы согнуть ноги в коленях. Промывая рану, старик все время что-то бормотал, глядя прямо перед собой совершенно отсутствующим взглядом, руки его при этом дрожали, а все тело тряслось от макушки до пят.

Опустившись на колени, он уже не мог подняться самостоятельно. Хриплыми воплями он звал жену, едва сдерживая гнев. Та входила в комнату, и начиналась жуткая свара. Зачастую женщина уходила, так и оставив старика стоять на коленях, и ему приходилось подниматься самостоятельно.

Дон Хуан заверил меня, что никогда и ни к кому он не чувствовал такого сострадания, как к бедному старику. Много раз он пытался подняться и помочь тому, но едва мог шевелиться сам. Однажды старик потратил почти полчаса на то, чтобы доползти до двери и там, цепляясь за нее, с трудом встать. При этом он не переставая кричал и ругался.

Он объяснил дону Хуану, что причинами его слабого здоровья являются преклонный возраст, плохо сросшиеся переломы и ревматизм. Подняв к небу глаза, старик признался дону Хуану, что чувствует себя самым несчастным человеком на земле: пришел к целительнице за помощью, а закончил тем, что женился на ней и превратился в раба.

— Я спросил старика, почему он не уходит от нее, — продолжал дон Хуан. — Глаза старика расширились от ужаса. Шикнув на меня, чтобы я замолчал, он поперхнулся собственной слюной, а затем, буквально окаменев, грохнулся во весь рост рядом с моей постелью, пытаясь заставить меня закрыть рот. С диким выражением глаз он, не останавливаясь, твердил: «Ты сам не знаешь, что говоришь, ты сам не знаешь, что говоришь. Никто не в силах отсюда убежать».

И я ему поверил. Я был убежден, что он более несчастен и жалок, чем я когда-либо был в своей жизни. И с каждым днем я чувствовал себя в этом доме все более и более неловко. Кормили меня прекрасно, женщины постоянно не было дома — она ходила по больницам, — так что почти все время я проводил наедине со стариком. Мы много беседовали о моей жизни. Мне нравилось с ним разговаривать. Я сказал ему, что заплатить за его доброту не смогу, так как не располагаю деньгами, но что сделаю все возможное, чтобы ему помочь. На это он ответил, что помочь ему невозможно, что он готов умереть, но если я действительно говорю искренне, то он хотел бы, чтобы после его смерти я женился на его жене. И тут я понял, что старик рехнулся. И еще я понял, что нужно бежать, и чем раньше, тем лучше.

Дон Хуан сказал, что, когда достаточно окреп, чтобы ходить без посторонней помощи, бенефактор самым жутким образом продемонстрировал ему свои способности сталкера. Без какой-либо подготовки или предупреждения он столкнул дона Хуана нос к носу с неорганическим существом. Почувствовав, что дон Хуан собирается бежать, он воспользовался возможностью напугать его своим союзником, который мог становиться похожим на чудовищной наружности человека.

— Увидев этого союзника, я едва не сошел с ума, — продолжал дон Хуан. — Я не мог поверить своим глазам, но чудовище стояло передо мной. А немощный старик стоял рядом и хныкал, моля чудовище о пощаде. Видишь ли, мой бенефактор был похож на древних видящих — он умел выдавать свой страх порциями, а союзник на это соответственно реагировал. Но я-то этого не знал. Я только видел собственными глазами, что к нам приближается совершенно ужасающее создание, готовое нас растерзать.

В мгновение, когда союзник, шипя подобно змее, ринулся на нас, я рухнул без чувств. Когда я пришел в себя, старик сказал, что ему удалось с чудовищем договориться.

Он объяснил, что чудовищный человек согласился оставить их обоих в живых при условии, что дон Хуан станет ему служить. Предчувствуя недоброе, дон Хуан спросил, в чем будет заключаться служба. Старик ответил, что это будет практически рабство, он напомнил, что жизнь дона Хуана почти закончилась несколько дней назад, когда в него стреляли. И если бы они с женой его не подобрали и не остановили кровотечение, он бы непременно скончался. Так что торговаться все равно не имеет смысла, ибо торговать нечем и не на что. Чудовищному человеку все это было известно, потому он мог диктовать условия. Старик сказал дону Хуану, что раздумывать нечего — надо соглашаться. Чудовищный человек стоит за дверью и все слушает. И если дон Хуан откажется, он ворвется в комнату и прикончит их на месте. И этим все закончится.

У меня хватило выдержки еще на то, чтобы спросить у старика, который весь дрожал как осиновый лист, каким образом чудовищный человек собирается нас убить, — продолжал дон Хуан. — Старик ответил, что монстр планирует переломать все наши кости, начиная со ступней. При этом мы будем дико кричать и корчиться в невыразимых муках. А смерть наступит не ранее чем через пять дней.

И я мгновенно согласился на любые условия. Со слезами на глазах он поздравил меня и сказал, что уговор, который он заключил с монстром, на самом деле не так уж плох. Мы должны были превратиться не столько в рабов, сколько в пленников чудовищного человека. Кормить нас будут как минимум дважды в день, и, сохранив себе жизнь, мы сможем заняться поисками пути к освобождению. Мы сможем строить планы, придумывать различные уловки и бороться за то, чтобы вырваться из этого ада.

Дон Хуан улыбнулся, а затем разразился хохотом. Он заранее знал, как я отнесусь к Нагвалю Хулиану.

— Я же говорил тебе, что ты расстроишься, — сказал он.

— Я, правда, не понимаю, дон Хуан, — сказал я, — какой был смысл во всем этом крайне сложном маскараде?

— Все очень просто,