— Тогда кричите. Но почему?

— Я… я всегда думала, что встречу человека по имени Лео, и…

Как раз в этот момент Хелен принесла мне ланч, перечеркнув тем самым прекрасные отношения, сложившиеся между нею и мной за последний месяц.

Когда Глория увидела тарелку, ее глаза расширились.

— Должно быть, вы большой любитель омара по-голландски.

— Большой любитель всего изысканного, — сказал я. — Причем в больших количествах.

— В жизни не встречала человека, похожего на вас, — призналась она чистосердечно.

— И никто, похожий на вас, — никогда не встречал.

— Да?

Я взял вилку.

— Конечно, нет, иначе на свет появился бы уже новый род. — Я зацепил вилкой омара. — Вы не будете так добры, не последите за тем, как я ем? Не могу перестать смотреть на вас и боюсь, что ткну вилкой в лицо.

Она фыркнула. Это не был ни сдавленный смех, ни хихиканье. Настоящее фырканье, как у Льюиса Кэрролла. Большая редкость.

— Я послежу.

— Спасибо. А пока будете следить, говорите, что вам не нравится.

— Что мне не нравится? Зачем?

— Вероятно, остаток жизни я проведу в поисках того, что вам нравится, причем занимаясь этим вместе с вами. Поэтому давайте исключим ненужное.

Она засмеялась.

— Хорошо. Мне не нравится тапиока, потому что из-за нее я чувствую себя кричащей, бросающейся в глаза. Мне не нравится мебель с пуговками на обивке; не нравятся тюлевые занавески, которые расходятся; ткань в мелкий цветочек; крючки и кнопки там, где должна быть молния; тот дирижер, у которого в оркестре слащавые саксофонисты, а солист поет йодлем; мужчины в твиде и с трубками; не нравятся люди, которые не могут смотреть мне в глаза, когда лгут; не нравятся ночные рубашки; не нравятся люди, которые делают коктейли со скотчем… Боже, как вы быстро едите.

— Это чтобы утолить голод, теперь я могу есть, соблюдая все правила хорошего тона. Мне нравится ваше перечисление.

— А что не нравится вам?

— Мне не нравятся интеллектуалы от литературы, которые без конца уснащают свою речь цитатами. Не нравятся купальные костюмы, которые не пропускают солнца, и погода, в которую носят такие костюмы. Не люблю соленую пищу; девушек в облегающих платьях; музыку, которая никуда не ведет и ничего не дает; людей, которые разучились удивляться, как дети; автомобили такой обтекаемой формы, что на них удобнее ехать назад, чем вперед; людей, которые попробовали что-нибудь один раз, и боятся попробовать в другой или в третий и войти во вкус; и скептиков-профессионалов. — Я вернулся к своему ланчу.

— Попали в яблочко, — сказала она. — Происходит что-то удивительное.

— Пусть происходит, неважно, что это и почему. Не поступайте, — предостерег я, — как тот парень, что бросил электрическую лампочку на пол, чтобы проверить, насколько она хрупкая.

Мимо прошла Хелен, и я заказал сливовицу.

— Сливовая водка! — воскликнула Глория. — Она мне нравится!

— Я знаю. Это для вас.

— Когда-нибудь вы ошибетесь, — сказала она, вдруг помрачнев, — и будет плохо.

— Будет хорошо. Это просто будет различие между гармонией и контрастом.

— Лео…

— Да?

Она посмотрела прямо на меня, взгляд был таким теплым, что я ощутил его кожей.

— Ничего. Мне просто хотелось произнести «Лео». Лео!

Я поперхнулся — но не из-за омара. С ним все было кончено.

— Мне нечего на это ответить. Нечем крыть. Я могу только постараться соответствовать, Глория.

Было сказано и другое, но без слов.

Для этого все еще нет слов. Потом она протянула руку через стол и коснулась моей руки кончиками пальцев. Мир вокруг расцвел радугой.

Прежде чем уйти, я нацарапал на бумажке меню цифры.

— Это мой телефон. Позвоните, когда не будет другого выхода.

Она вскинула брови.

— Вы не хотите записать мой телефон, или адрес, или что-то еще?

— Нет, — ответил я.

— Но…

— Все это слишком серьезно, — сказал я. — Простите, если кажется, что я предоставляю решать вам. Но мне хочется, чтобы, если вы будете со мной, то только потому, что сами хотите этого, а не потому, что думаете, будто я этого хочу. Мы будем вместе, потому что движемся в одном направлении с приблизительно той же скоростью, каждый по своей воле. Если же я позвоню вам и договорюсь о встрече, может случиться, что у меня сработал условный рефлекс, как у любого ловеласа. Если же позвоните вы, мы оба будем знать, как обстоит дело.

— Это имеет смысл. — Она подняла на меня глубокие глаза. Уйти от нее было все равно, что выбраться из очень глубокого ущелья. Долгий путь. Я только что проделал его.

Оказавшись на улице, я героически попытался вернуться к реальности. Самое замечательное во всем этом замечательном происшествии было то, что за всю свою предыдущую жизнь я никогда ни с кем так не говорил. Я всегда был чрезвычайно застенчив, беззаботен, неагрессивен, да и соображал довольно медленно.

Я чувствовал себя, как поддавшийся на ухищрения рекламы слабак весом в сорок кило, когда он выстригает из газеты объявление.

— Эй, ты!

                                                                                              Иллюстрации  Boris Dolgov

Я обычно реагирую на подобное обращение, как на любое другое. Я обернулся и на миг остолбенел. В воздухе рядом со мной плыла человеческая голова. От удивления я даже не перестал шагать вперед. Голова двигалась рядом со мной, чуть покачиваясь, словно невидимые ноги несли невидимое тело, которому она принадлежала. Суховатое лицо ученого человека, немолодого, с чувством юмора.

— Ты вроде бы крепкий орешек, верно?

Странно, но я даже сумел ответить.

— Некоторые вполне приличные люди считают, что так, — пробормотал я. И нервно огляделся вокруг, ожидая увидеть, как разбегается народ при виде этого ужаса.

— Никто не видит меня, кроме тебя, — сказала голова. — Во всяком случае, никто не собирается поднимать шум.

— Чего т-ты хочешь?

— Я просто хотел сообщить тебе кое-что, — сказала голова. Очевидно, у нее где-то располагалось горло, потому что она прокашлялась. — Партеногенез, — продолжала голова нравоучительно, — не дает больших возможностей сохраниться, даже при сизигии. А без него… — Голова исчезла. Немного ниже показались два голых обнаженных плеча, выразительно передернулись и пропали. Снова появилась голова. — …никакой возможности нет.

— И не говорите, — произнес я дрожащим голосом.

Голова больше не говорила. Ни слова. Она уже исчезла.

Я остановился и обернулся, ища ее взглядом. То, что она сказала, показалось мне довольно бессмысленным, как и само ее появление. Мне понадобилось время, чтобы понять, что ее слова были самой сутью явления, о котором я вам рассказываю. Надеюсь, я изъясняюсь более понятно, чем Голова.

Так или иначе, это оказалось первой странностью, и ее одной было недостаточно, чтобы