Наз усмехнулся, подошел к плите и резко повернулся к Даниле:

— А курятина у вас есть? Или вообще какая птица?

— Не знаю, наверное, — Данька пожал плечами и принялся выуживать из холодильника емкости с овощами. — Тут Павлуша хозяйничает. Телятина точно есть! Правда, вареная. Для Грыця.

— Можно я посмотрю? — поинтересовался Шамрай.

— Конечно! — кивнул мальчик и протянул еноту дольку огурца. Тот радостно выхватил кормежку и принялся громко хрустеть.

— Много эта худо́ба жрет? Вас с матерью не объедает?

— Ну мама говорит, что больше, чем я в его возрасте, — улыбнулся Даня. — Но мама не переживает. А вот Павлуша ворчит. Но она вообще любит ворчать. Для важности.

— Она у вас вроде всенародно любимой бабушки? — усмехнулся Назар, вынырнув на мгновение из холодильника и поставив на ближайший стол пакет с куриными лапами, обнаруженный в его недрах. Следом там же нашлись картофель, морковь, лук и петрушка. Пару секунд подумав, Назар присовокупил к имеющемуся несколько яиц, сливки, грибы и сливочное масло. И выдал: — Мука у вас где?

— В шкафу, — Данька в это время наполнил кормушку Грыця. Налил животному свежей воды и уселся, чуть скривив мордочку. Но быстро вернул лицу довольное выражение и спросил: — А хочешь, я тебе потом свою комнату покажу?

— Очень хочу, — нахмурился внимательно наблюдавший за ним Назар. — Может, ты приляжешь? Болит же. Я пока тебе быстро супа сварю, а? С клецками. Ел когда-нибудь?

— Не, — помотал страдалец головой, — пообедаем, я Грыця в вольер посажу — мама потом вечером его на прогулку сводит, ему тоже из-за меня терпеть приходится. И как раз ко мне пойдем, да? А суп нам такой в лагере варят. Но я буду.

Назар помолчал. Он уже знал, что это его из лагеря похитили. Даня рассказал. И знал, как близко, оказывается, все это время они находились друг от друга. От этого делалось горько. И еще горше было бы, если бы они вообще не встретились. Или если бы он его не нашел. Или если бы нашел слишком поздно. Но Назар запретил себе думать об этом. Не сейчас, не при сыне. Которого лучше заболтать, чтобы он не вспоминал о боли. Отвлечь.

— Ну отлично. Только если станет нехорошо, ты говори. А макароны вам будут на ужин, к ним фрикасе сделаем. Тут курицы как раз на все хватит, грибы есть… Слушай, а с чего ты вообще захотел енота?

— Он смешной.

— А у меня кречет был в молодости. Он не смешной, правда.

— А я знаю, — довольно сказал Даня, — мне мама рассказывала.

Шамрай вздрогнул. Глянул на сына и, чтобы скрыть собственное замешательство, быстро отвернулся к плите и рабочему столу. Слишком ярко перед глазами — Милана в вольере с ловчей птицей. А он ей рассказывает про Тюдора все, что знает. И боится замолчать, иначе вдруг ей станет скучно. Черт!

— Он улетел потом. Этого мама знать не могла. Она тебе про меня много говорила?

— Ну нет… не особо… — Данька слегка умерил собственный пыл, чтобы не сболтнуть чего лишнего. Нарваться на разговор о семье отца не хотелось. Пока он о ней ничего не знает, можно думать, что ее и нет. Хотя бы пока.

О том же думал сейчас и Назар. Напороться на то, что Милана рассказала Дане, как он их бросил — ему было бы неприятно. Но, наверное, он должен был знать, раз хочет выстроить диалог. Милана не рассказала. Это хорошо, что не рассказала, несомненно, хорошо для него, потому что иначе у него совсем не было бы надежды найти общий язык с сыном. Но как же так вышло, что Даня, кажется, слышал только хорошее? Ведь он сам о Бродецком к шестнадцати уразумел достаточно, чтобы спустить его с крыльца, хотя уж у отца точно прегрешения были поменьше его собственных. Почему она смолчала?

Чтобы не повторить судьбу? Чтобы не получилось того же? Она ведь в курсе была той, старой истории.

А может и по другой какой причине…

Некоторое время Назар молчал, а потом резко выдохнул и взялся за приготовление обеда.

И пока готовил, принялся говорить:

— А сейчас у меня кошка есть, дворовая, прибилась ко мне, когда я еще студентом был. Зовут Мартой, она старая уже и жутко вредная. Тоже жрет много, кстати. Неповоротливая стала ужасно — когда с балкона пытается за птицами охотиться, я вечно боюсь, что грохнется. У нас там просто сразу за окном высоченный тополь, ветки прямо в балкон упираются, вот она и лезет. Там же всякие пичуги… И даже белки скачут, серые такие. Иногда чувствую себя Белоснежкой, но Марта всех распугивает, не подпускает. Все думаю ее на диету посадить, но рука не поднимается урезать рацион. Еще… когда в Левандове жил, то во дворе дома, где квартиру снимал, пришлось вольер ставить. У нас целое семейство собачье тусило по улице, я в итоге забрал и ими занимался. Хотя на самом деле, планировал просто передержку, но вышло, что подзадержались. Когда сюда переезжал, то пристраивал по знакомым. Да и вообще, я даже не помню такого периода, чтобы у меня никакой живности не было. Мне всегда животные нравились, да я и вырос в Рудославе же, в своем доме. Там и охотничьи собаки, и кошки… еще у нас был егерь, Бажан. Вот у него целое хозяйство имелось — куры, козы, кабанчики. Даже олененка как-то в лесу маленького подобрал, у него мать волки загрызли, в общем, выхаживал. Ну и я с ним тоже. Бажан меня научил охотиться. Классный был мужик. Столько знал всего…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Прикольно, — едва не открыв рот, проговорил Даня. — А у меня Грыць первый. Сначала я маленький был, потом мама хотела взять собаку из приюта, но Райан, ну это мамин муж… он не сильно животных хотел. Потом они договорились завести черепашку или рыбок. Пока я выбирал, мы с мамой сюда приехали.

— А почему они развелись, не знаешь? — не сумев подавить в себе этого омерзительного чувства из смеси ревности и жажды узнать, тут же спросил Назар, надеясь только, что прозвучало достаточно равнодушно. И, чтобы замять, тут же повернулся к ребенку, сунул