Тем не менее активно арестовывались попавшие на взятках и злоупотреблениях дельцы от советской торговли, шла серьезная чистка рядов. Забрали начальника главного управления торговли Мосгорисполкома Николая Трегубова и около 130 его сотрудников, в том числе замов его главка. Мне «посчастливилось» сидеть с двумя из них – сначала из управления продовольственных, а затем и промышленных товаров. А также с директором крупного гастронома на Проспекте мира у Рижского вокзала. Уже в весьма преклонном возрасте, под 60, он пребывал в постоянном шоке и все твердил:

– Какой позор на мою седую голову…

Я сочувствовал, но внутри думал: «А раньше что, не догадывался?».

Еще весьма интересный пассажир – вор в законе Валериан Кучулория по кличке «Песо». Его отца – заместителя председателя Верховного Совета Грузии – расстреляли в 1936 году, практически в год рождения сына. Мы много общались, его беседы об уголовной жизни были интересны даже мне, уже немало повидавшему за решеткой. Он понимал, что я, валютчик, бизнесмен, все-таки не из криминального мира и не собираюсь туда переходить, и относился ко мне со сдержанным уважением. Как и я. А вообще, обитатели тюрьмы, где находится крупный уголовный авторитет, всегда проявляют повышенный интерес к его персоне, стараются максимально поддерживать морально и материально. Подогревают по всем статьям. Как-то я прочел автобиографический рассказ некоего Константина Гумирова, тоже сидевшего, и нашел там строчки. По-моему, об этом человеке:

«Однажды в камеру зашел грузин Песо, «вор в законе». В тот же вечер за ужином он вдруг бросился в угол и напал на Женька, который пришел вслед за мной из моей хаты в Бутырках. Он чуть не загрыз Женька, и тот стал ломиться из хаты. Только тут я понял, что Женек – дятел.

– Как ты почувствовал эту суку?

– У нас чутье на них в Грузии.

Узнав, что я поэт, Песо попросил меня сделать ему для племянника и племянницы акростих.

– Не хочу, чтобы мой племянник встал на воровской путь. Пусть будет лучше футболистом.

Я сделал акростих, где пожелал ему достичь мастерства Давида Кипиани.

– Я буду хранить твой стих под стеклом и выполню любую твою просьбу, Константин. Приезжай ко мне в Грузию».

Кстати, похожую кличку носит и один авторитетный вор из фильма «Антикиллер» и одноименной книги Корецкого. Образ, несомненно, списан с моего знакомого. А в книге Николая Модестова «Москва бандитская» немало места уделено уже конкретно этому человеку. Впрочем, на момент нашего знакомства Песо уже сильно и неизлечимо болел: рак гортани пожирал его неуемную личность, из горла торчала трубочка. Поэтому и выпустили его из-под стражи, выпустили умирать. Вместе с общим знакомым – ныне тоже покойным авторитетом Отари Квантришвили – уже после моего освобождения мы как-то собрались проведать больного, да на несколько дней не успели. На пышные похороны на Ваганьковское кладбище я не пошел, как не пошел потом на похороны застреленного в 1994-м Отарика, как не пошел проститься с еще сотней достаточно близких мне людей. Не люблю я это, не люблю и не понимаю. Только отца и мать я проводил в последний путь. И Цоя.

А вот еще одна история: Я находился «на больничке» в Матросской тишине, куда меня перевели из Бутырки на курс лечения. Почему именно туда, сейчас сказать сложно, возможно, нужное мне сердечно-сосудистое отделение присутствовало только там. И вот однажды меня вызывает к себе начальник медчасти. Случай достаточно редкий, по крайней мере раньше таких высоких приглашений мне не поступало. Настроенный явно благодушно, медик начал задавать вопросы, приятно волнующие мою память и совсем не связанные с нынешним положением подследственного. Меня спрашивали, что делал до начала череды заключений и злоключений, какое имел отношение к музыке, к рок-группам. Я с удовольствием отвечал, не особо понимая, к чему он клонит. Начальник в свою очередь сыпал названиями западных рок-команд и признавался в любви к этой категории музыки. А потом взял со стола какой-то номер журнала «Юность» и прочитал: «Для многих советских рок-групп Юрий Айзеншпис является тем же, что Брайн Эпштейн для “Битлз”». Вот так сравнение! И кто же это написал, какой-то мой бывший приятель? Автора экскурса в историю советской рок-музыки я не знал – некто Евгений Додолев. Но написано было вполне профессионально и позитивно. Также в весьма объемной статье упоминалось, что ныне Ю. Айзеншпис отбывает наказание в советской тюрьме, что, впрочем, ничуть не умаляет его музыкальных заслуг. Начальник медчасти широко улыбнулся:

– Это о тебе, что ли?

– Да. Не только темные пятна в моей биографии…

Через некоторое время после освобождения я неожиданно встретился с тем самым Додолевым. Очень усталый, я ехал в 31-м троллейбусе и задремал. И вдруг сквозь сон слышу зычный голос: «А это тот самый Айзеншпис спит, о котором я статью написал».

Додолев, которого я тогда увидел впервые в жизни, обращался к своему попутчику и показывал пальцем на меня. Они выходили у здания ТАСС, и Евгений сунул мне свою визитку и попросил позвонить. Мы начали общаться, а через какое-то время он стал мужем Натальи Разлоговой. Той самой, пусть и неофициальной, но самой настоящей и любимой жены Виктора Цоя. Вот такая «ирония» судеб.

Именно в эту «матросскую» больничку вскоре после неудачного суда и пришел следователь, причем по интонации его приветствия и унылому выражению лица я понял, что он собирается меня освободить. Следователь мою версию подтвердил, и я начал просить, практически умолять его: освободите меня сегодня! Была пятница, и хотя вроде бы два лишних дня на фоне общего срока моего заключения роли не играли, но я просто физиологически не мог больше оставаться за решеткой. Сначала он отнекивался, ведь уже два часа дня, пока выправлю все бумаги, пока то да се. Но я его упросил, пробудил в нем человеческое чувство и подвиг на хорошее дело. Да и вообще он, видимо, был неплохим парнем!

Около 8 вечера мне сказали собраться с вещами. Здорово, да только все вещи я уже раздал ребятам. И когда я вышел с пустыми руками, с меня затребовали показать свое имущество.

– Да не нужно оно мне, раздал…

– Не имеешь права, должен забрать все в соответствии с карточкой…

Конечно, вещи в тюрьме и теряются, или проигрываются, или меняются. И если бы я хоть какие-то шмотки при себе имел, может, особо детально и не проверяли бы. Вдобавок совсем недавно я получил серьезную посылку со свитерами, брюками и т. д. В общем, я вернулся обратно в палату, меня приветствовали незлой шуткой:

– Как, уже соскучился?

Нет, отнюдь. Забирать подаренное обратно неприятно, но что поделать? Хотя кое-что я сумел оставить «братве» после небольшого торга с надзирателями.

Меня привели в одиночный боксик, чтобы ни с кем не мог пообщаться, ничего не мог передать на волю. Я долго ждал, как оказалось, начальника спецчасти, без которого меня не могут освободить. Он же как раз успел уехать домой, но, если пришло распоряжение освободить, ничто не может служить причиной его неисполнения. В мучительном ожидании прошла еще пара часов, и около 11 меня в последний раз в жизни обыскали, вывели на сборку и открыли ворота. Так закончился мой последний срок с 10 октября 1986 года по 23 апреля 1988 года и мой последний день в неволе. Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. И все-таки зарекусь…