Однажды родители Хелены пошли пообедать в «Веселую спатулу», что они обязательно делали раз в месяц, дабы побаловать себя пастой. Мы часто ходили вместе с ними, но в тот день были у Дека в полной отключке. В десять пятнадцать вечера у дверей ресторана остановилась машина, из которой вылезли двое. Они спокойно вошли внутрь и застрелили пять человек. Мать Хелены продержалась до следующего утра, а вот отец умер на месте. Опознавая трупы, Хелена мучилась от жуткого похмелья.

У меня был пистолет. Хелена взяла его, разыскала тех двоих и убила. Когда я пришел домой с работы, она лежала на полу в ванной, свернувшись в клубочек, рыдающая, вся в крови. Я сжег ее одежду, убрал серийный номер с пистолета и разобрал его на части. Мы ездили по городу и выбрасывали эти части из окна машины в разных районах. Когда мы вернулись домой, я уложил ее в постель, запер все двери и лег рядом.

Она спросила меня, изменилось ли что-нибудь в наших отношениях и люблю ли я ее как прежде. Я ответил, что горжусь ею, и постепенно убаюкал поцелуями.

Две недели мы провели в страхе, но в нашу дверь так никто и не постучал.

Через месяц мы опять были в «Спатуле». Хелена хотела доказать себе, что может туда вернуться, вот мы и пришли. Мы сделали обычный заказ и сели на свои обычные места. Обслуживание было более внимательным, чем обычно, а в конце трапезы выяснилось, что наш счет уже оплачен. Когда мы пили кофе, довольно удивленные, за соседний столик сели трое мужчин. Они были очень вежливы и хотели поблагодарить Хелену за то, что она сделала, – трое из погибших в ресторане были убиты членами конкурирующей банды, а родители Хелены попали под раздачу случайно. Эти трое знали, что именно Хелена сравняла счет за них – кто-то заметил, как она покидала место преступления. Я видел, как Хелена улыбалась, когда старший из троицы целовал ей руку, и понял, что скоро все изменится.

Они оказывали нам кое-какие услуги. И постепенно приучали Хелену к мысли об убийствах. Они говорили, что надеются, что полиция никогда не узнает о Хелене, а тем более не узнает конкурирующая банда. И это не было заботой о нашем благополучии. И не было шантажом. Просто бизнес. Они манипулировали ею до тех пор, пока она не убила кого-то еще и стало слишком поздно. Как сказала Лора Рейнольдс, из некоторых положений не свалишь. Сотрудничество с гангстерами – из таких.

Я тоже убивал для них, но только однажды. Пару наркошей; они изнасиловали и убили жену и ребенка одного из банды. Я встретился с ними в баре, выдав себя за покупателя крупной партии кокаина, отвел в темную аллею и прострелил головы. Потом у меня случился нервный срыв, и я ездил по городу с пистолетом в руке и в рубашке, испачканной кровью. Меня чуть не поймали.

Самозащита – одно, а казнь – совсем другое. Я не мог сгладить противоречия, и больше меня о таком никто не просил. Полученные деньги я одолжил Деку с одним условием – никогда не возвращать мне этот долг. И он намеренно проиграл их в Вегасе, так что они вернулись к тем, кто ими расплатился, а я мог притвориться, что ничего не было.

С Хеленой все оказалось по-другому. Она смогла привыкнуть и достигла в своем деле определенных успехов. Теперь она, по крайней мере, работала там, где есть только белое и черное. Со временем она смогла пережить смерть своих родителей и перестала думать при каждом телефонном звонке, что звонит мама, и решать, о чем следует поговорить с папой. Смогла пережить ценой превращения в такую личность, в какой папа и мама не узнали бы своей дочери. Она перешагнула из жизни, построенной родителями, в совершенно новую.

Когда задают вопрос, чем занимается жена, нельзя запросто ответить: «О, жена у меня людей убивает. За деньги. А ваша?» А если не можешь рассказать о занятиях своей жены, то они становятся тайной, и приходится задумываться над тем, как ответить на этот вопрос самому себе. Со временем я привык к такому. Она была моей женой. Я любил ее.

Мне было сложно поверить, что она занимается этим, наблюдая за ее чуть слышным дыханием во время сна. Мы превращаемся в детей, когда спим, в детей невинных, непорочных. Тайны покрывают лица морщинами – картами переживаний. А по ночам лица снова становятся неразмеченными территориями. Я представил, что она встречается с кем-то еще. Вышло запросто – видит бог, опыт уже был. И ее собственное признание в этом прозвучало легко, словно скользнул по пазам хорошо смазанный засов. Она двигалась вперед, и все тут. Трофейная подружка гангстерского начальника, отчаянная женщина, которую никто не мог понять, потому что они не знали, какой она была раньше. Я мог понять, но это никого, кроме меня самого, не интересовало. Передо мной спало воспоминание. Так валяется на дешевой распродаже фигурка диснеевского героя, очень похожая, но и очевидно отличающаяся от оригинала игрушка, сделанная кустарями в нарушение авторских прав.

Иногда у меня появлялось желание оказаться в Кресота-Бич – обычно это случалось поздно ночью, когда я был за тысячи миль. В полумиле от города располагался стадион, куда в школьные годы нас отправляли дважды в неделю, чтобы мы растратили лишнюю энергию – это помогало учителям не сойти с ума окончательно. Перед полем устроили парковку, а в его дальнем конце стояло здание с раздевалками. Маленькое, двухэтажное, напоминающее секретный армейский бункер – два ряда крюков на стенах, чтобы вешать одежду, и банкетки вдоль стен, чтобы в мыле падать после тренировки, радуясь, что все кончено и можно отправляться домой. Место, где можно было смеяться и шуметь, планировать вечерние эскапады и делиться рассказами о выходных. В последние годы моей учебы занятия перенесли в другое место, здание законсервировали и не использовали. Когда я его видел последний раз, оно было похоже на гробницу.

Я тогда еще подумал, а не осталось ли внутри случайно забытой одежды, мумифицировавшейся под облетевшей краской в неподвижном воздухе. Ее мог оставить один из мальчиков, ставший теперь отцом семейства. Безмолвное свидетельство другой жизни, слегка заплесневевший, но вполне осязаемый кусок прошлого.

Мне бы хотелось как-нибудь ночью снова оказаться перед этим зданием и посмотреть на его широкие окна. Интересно, если я внимательно прислушаюсь, услышу ли голоса? А если войду, увижу ли мою первую девушку, и Эрла, и школьных друзей, сидящих на скамейке в той же самой одежде и ждущих меня?

Смогу ли я сесть среди них в темноте, скрестив ноги, и остаться там навсегда, чтобы ничего никогда не изменилось?

* * *

Через какое-то время я все-таки уснул, и мне приснился сон. Все поле зрения занимало что-то похожее на малахит или, скорее, патину с прожилками. Мне понадобилось время, чтобы понять, что это цвет потолка в нескольких футах надо мной, а сам я лежу на спине. Голова раскалывалась, мозг и тело были совершенно высохшими; подумалось, что их сначала уничтожили, а потом полностью восстановили, забыв добавить жидкости. Кисти рук чесались, словно по ним бегали пауки. Мне было холодно, но не страшно. Я не знал, как долго здесь нахожусь, но это не имело никакого значения.

Я медленно повернул голову и увидел Дека. Он лежал на полу на некотором расстоянии от меня. Его лицо было повернуто вверх, и мне показалось, что глаза закрыты. Я попытался окликнуть его, но вместо крика с губ сорвался чуть слышный шепот, больше похожий на слабый выдох. Какое-то время я наблюдал за ним, но он не двигался. Повернув голову еще чуть-чуть, я увидел, что мы находимся в длинной низкой комнате, достаточно большой, стены и углы которой терялись в полумраке. Тогда я заинтересовался, откуда идет свет, так как никаких осветительных приборов не было видно. А потом я опять посмотрел на Дека и увидел, что от него исходит слабое свечение, как от светляка, только золотистого цвета.