Вианн рассмеялась, но смех ее прозвучал довольно печально. Я знаю, как сильно она тоскует по Анук. И вдруг вспомнил, как Жозефина смотрела на Пилу и его девушку и как она сказала: Я иногда завидую Вианн. Розетт она всегда будет нужна.

Неужели в этом и заключается суть родительства? В извечном ощущении утраты? Если это действительно так, то я, пожалуй, даже рад, что никогда этого не испытаю. И все же я родителям завидую – завидую тому их счастью, которого никогда не пойму. Скажи, отец мой, разве тебе никогда не хотелось узнать, почему любовь у священников под запретом? Ведь любовь родителей к их чаду – это, несомненно, эхо любви Господа к людям. Но если это так, то как же мы, священнослужители, можем по-настоящему выражать Его волю, коли нам не дано самим испытать чувство любви к своему ребенку?

– Я слышал, Анук скоро домой приезжает? – сказал я.

– Да, но максимум на неделю.

– Это хорошо. Успеет со старыми друзьями пообщаться. Неужели ее нисколько не соблазняет идея остаться в Ланскне и помогать вам в chocolaterie?

Вианн пожала плечами.

– Когда-то мне казалось, что именно так и произойдет.

А я, снова вспомнив Жана-Филиппа Бонне, заметил:

– Наверное, в молодости такое тихое местечко, как Ланскне, не кажется особо привлекательным.

– Но, возможно, именно поэтому Моргана Дюбуа и решила открыть здесь тату-салон, – возразила она. – И, возможно, именно потому половина нашего городка уже поражена тату-лихорадкой.

Половина Ланскне? Нет, она, конечно, преувеличивает. А все же… и я вспомнил Зезетт и Сафир. А сколько еще речных людей сделали себе татуировки и скрывают это?

– Ну, этим, скорее всего, речные люди интересуются, – неуверенно начал я. – Ведь татуировки – это часть их культуры… А наши люди – конечно же, нет!

– Вы вряд ли хорошо представляете себе, – Вианн Роше говорила осторожно, тщательно подбирая слова, – как быстро способны распространяться подобные увлечения. Не далее как вчера сын Жолин Дру, Жанно, демонстрировал Розетт свое новое тату.

– Сын Жолин Дру! Так вот почему она… – Я оборвал себя, понимая, что чуть было не нарушил тайну исповеди. Хотя поступок Жанно, безусловно, объяснял, почему в отношениях Жолин с сыном возникла напряженность. Ну, раз уж Жанно себе тату сделал, то через некоторое время его примеру, конечно, последуют и все его друзья.

– Жанно, конечно, взрослый, двадцать один год ему уже исполнился, – продолжала Вианн. – Он волен сам собой распоряжаться и совершать собственные ошибки. Но молодые люди в Ланскне далеко не так опытны и сведущи в моде городских улиц, как их столичные сверстники. Жанно всегда казался мне слишком юным для своего возраста; слишком юным и впечатлительным. Повлиять на него нетрудно, и, может, кому-то вроде Морганы Дюбуа даже льстит ее способность оказывать на молодежь столь сильное влияние, впервые знакомя их с искусством татуировки. А может быть, и не только с этим искусством, но и с другими вещами.

Вианн, разумеется, права, думал я. Молодежь в таком местечке, как наше, особенно подвержена подобным приступам недолговечного, но яростного безумия. Я не раз был свидетелем чего-то подобного. Примерно на месяц – максимум на три – все юное население Ланскне охватывает нечто вроде одержимости. Затем ветер меняет направление, и они тоже совершенно преображаются. Иногда подобные периоды одержимости завершаются даже физическим ущербом – сломанной рукой, ободранным коленом, – но чаще всего невозможно продемонстрировать даже столь малозначимые «итоги» всеобщего краткого безумия. Однако в данном случае безумие, вызванное Морганой Дюбуа…

– А с какими другими вещами она может еще их познакомить? – спросил я.

– Кто ее знает? Но мне не нравится, что маленькая Майя Маджуби и ее друзья постоянно крутятся возле салона Морганы. И Янник Монтур, и Жан-Филипп Бонне… и даже Розетт. Последние особенно – они еще недостаточно взрослые, чтобы иметь законное право посещать тату-салоны. И все же она их привечает, искушает, заманивает… А зачем?

Я кивнул, чувствуя, что меня охватывает легкая тревога. Интересно, подумал я, что сказала бы Жозефина, если б знала, что и ее сын среди тех, кто постоянно слоняется возле тату-салона? Мальчишки всегда остаются мальчишками, отец мой. Хотя сам я никогда обычным мальчишкой не был. И все же, хоть я в принципе и был согласен с Вианн Роше, меня удивило, сколь красноречиво она выступает против этой новой жительницы Ланскне. Наверное, я должен был бы обрадоваться, что обрел сторонницу, но мне почему-то показалось, что мы с Вианн неким образом поменялись ролями. В конце концов, кто такая Моргана Дюбуа? Всего лишь немолодая женщина-инвалид, пытающаяся заработать на жизнь. Мое неприязненное отношение к ней в день нашего первого знакомства было вызвано тем, что я не чувствовал себя в безопасности. Но сейчас в саду среди ростков тюльпанов и нарциссов мне было куда легче проявить толерантность.

– Мне и в голову не могло бы прийти, что именно вы способны почувствовать угрозу со стороны того, кто лишь недавно появился в нашем городке. – Я, собственно, хотел, чтобы это прозвучало как шутка, но Вианн даже не улыбнулась. Остро на меня глянув, она сказала:

– Это очень серьезная ситуация, Франсис. Неужели вы не видите, насколько эта женщина опасна?

Опасна. Какое зловещее слово! Оно похоже на внезапно возникший в воздухе запах дыма. Это слово и ты, отец мой, без конца повторял в тот год, когда у нас появились речные цыгане.

– Вы, разумеется, преувеличиваете… – слабо запротестовал я.

Вианн покачала головой.

– Вы ведь тоже это почувствовали. Не могли не почувствовать, когда разговаривали с ней. В ней есть нечто нездоровое, Франсис. Я, например, точно это чувствую. Так что можете мне поверить. – Она коснулась моей руки и повторила: – Можете мне поверить.

И мне вдруг показалось, что я странным образом как бы отделился от собственного тела. Может быть, конечно, у меня просто голова закружилась, потому что я слишком долго простоял на коленях или потому что утром так и не позавтракал. Но в результате прикосновения Вианн в меня словно влилось некое количество скрытой энергии. В лицо бросился жар, и я снова почувствовал запах дыма. Честно говоря, меня ведь тогда тоже несколько напугало исходившее от Морганы ощущение опасности. И мне даже показалось, что вот-вот произойдет некий взрыв. …Знакомя их со своим искусством… а возможно, и с другими вещами. С какими другими вещами, отец мой? Что это – алкоголь, наркотики, порнография? А может, она тогда и в мой кофе что-то подлила? Может, поэтому меня одолевали такие странные, неприятные ощущения?

– Да, Вианн, вы, безусловно, правы, – признался я. – Хоть я и надеялся, что до этого не дойдет… Но раз нужно действовать, то я готов.

Она кивнула:

– Хорошо. И как же вы намерены действовать?

Хороший вопрос. С чего же мне следует начать? Может быть, достаточно просто поговорить с Морганой? И, возможно, хватит одного предупреждения и спокойного объяснения того, как важно – для нее в первую очередь – соответствовать здешним нормам и традициям. А если этого окажется мало? Впрочем, народ у нас консервативный, осторожный; мои прихожане тревожатся за своих детей и прилежно посещают церковь, так что, пожалуй, ко мне они прислушаются. Значит, нужна хорошо составленная проповедь или даже две – этого должно хватить, чтобы заблудшие овцы вернулись в стадо. А если не хватит? Ну что ж, существуют и другие способы. Я бы, правда, предпочел ими не пользоваться, но – если она действительно станет опасна – без колебаний воспользуюсь, дабы защитить свою паству. Но только если она станет опасна…