Я собиралась перейти к описанию последних недель, рассказать о постоянной тревоге отца, его нездоровой бледности и странном поведении, но тут Барли вдруг повернулся ко мне.

— Ужасно странно, — объявил он. — Не понимаю, как можно поверить такой дикой истории, но я почему-то верю. По крайней мере, хочу верить.

Мне пришло в голову, что я впервые вижу его серьезным: раньше он —либо все время улыбался, —либо, совсем недавно — злился. Его глаза — клочки небесной синевы — превратились в щелки.

— Забавно, что все это мне кое о чем напоминает.

— О чем? — У меня даже голова закружилась оттого, что спало напряжение.

Он поверил!

— Ну, в том-то и странность. Сам не пойму, о чем. Что-то такое с мастером Джеймсом. Но что именно?

Барли сидел, спрятав подбородок в ладони, и тщетно пытался вспомнить, что же такое было с мастером Джеймсом. Наконец он поднял на меня взгляд, и я поразилась, каким красивым стало его свежее узкое лицо в задумчивости. Лишенное беспокойной улыбки, лицо это вполне могло быть ликом ангела или, может быть, монаха в каком-нибудь нортумберлендском монастыре. Впрочем, тогда я только смутно ощутила красоту: сравнения всплыли в моем мозгу позднее.

— Ну, как я понимаю, есть две возможности, — заговорил он наконец. — Либо ты свихнулась, и тогда мне надо остаться с тобой и постараться доставить тебя домой; —либо ты не свихнулась, и тогда, того гляди, угодишь в беду, и значит, тем более я не могу тебя бросить. Завтра мне полагается быть на лекции, но уж что-нибудь я придумаю.

Он со вздохом откинулся назад.

— Насколько я понимаю, на Париже ты не остановишься. Не просветишь ли меня насчет цели нашего путешествия?

«Пара пощечин, полученных каждым из нас от профессора Боры, поразила бы нас меньше, чем его рассказ за уютным столиком о происхождении его „оригинального хобби“. Однако встряска пришлась кстати: мы вполне очнулись. Я и думать забыл о смене часовых поясов и дорожной усталости, а вместе с усталостью ушла и безнадежность. Мы прибыли туда, куда надо. Возможно — тут сердце у меня сжалось, и не только от радостного предчувствия, — возможно даже, гробница Дракулы тоже найдется в Турции.

Мысль эта возникла тогда впервые, но сразу показалась разумной. Неспроста Росси столкнулся здесь с одним из присных Дракулы. Может быть, не-умерший охранял не только архив, но и могилу? И появление вампиров, о которых вспоминал Тургут, могло быть наследием Дракулы, навсегда поселившегося в городе. Я снова перебрал в уме сведения и легенды о Владе Цепеше. Здесь он в юности жил пленником — не мог ли он и после смерти вернуться в места, где впервые обучался искусству пытки? Он мог даже испытывать своего рода ностальгию, вроде той, что манит людей в места, где они выросли. Если можно считать роман Стокера справочником по привычкам вампиров, те вполне способны менять места обитания, перенося с собой свою могилу. В романе Дракула был доставлен в Англию в собственном гробу. Почему бы ему не переехать в Стамбул, не стать ночным кошмаром народа, чьи воины привели его к гибели? Пожалуй, это была бы достойная месть.

Но я еще не осмеливался заговорить обо всем этом с Тургутом. Мы едва знали его, и я все еще гадал, можно ли доверять новому знакомому. Он казался искренним, но слишком уж невероятной «случайностью» было его появление за нашим столом. Сейчас он говорил с Элен, и она наконец-то отвечала ему.

— Нет, дражайшая, я не узнал «всего» об истории Дракулы. Поистине, знания мои далеко не полны. Но я подозреваю, что наш город все еще в его власти — злой власти, — и потому я продолжаю искать. А вы, друзья мои? — Он перевел проницательный взгляд с Элен на меня. — Вы, кажется, немало заинтересовались моей темой. Какова тема вашей диссертации, юноша?

— "Голландское купечество в семнадцатом веке", — беспомощно признался я.

По крайней мере для меня это прозвучало признанием, и я уже не знал, как сумею выпутаться. Что ни говори, голландские купцы не имели привычки набрасываться на людей и похищать их бессмертные души.

— А… — озадаченно протянул Тургут и решительно продолжил: — Что ж, если вас интересует история Стамбула, вы можете завтра с утра сходить со мной посмотреть собрание султана Мехмеда. Этот блестящий старый тиран собрал, помимо моих заветных бумаг, множество любопытных вещиц. Сейчас я должен вернуться домой к жене, которую мое опоздание приведет в состояние распада.

Он сиял, словно такое состояние жены было предпочтительнее других.

— И она, несомненно, захочет позвать вас завтра к обеду, как пожелаю и я.

Я задумался: судя по легендам о гаремах, турецкие жены отличались покорностью. Или он имел в виду, что жена его так же гостеприимна, как и он? Я ждал фырканья со стороны Элен, но она молча глядела на нас.

— Итак, друзья мои… — Тургут собрался уходить.

Он извлек несколько банкнот — из ниоткуда, как мне показалось, — и подсунул их под свою тарелку, затем последний раз поднял в тосте свой кувшин и допил остатки чая.

— Адье, до завтра!

— Но где мы встретимся? — остановил его я.

— О, я зайду за вами сюда. Скажем, в десять часов утра? Хорошо. Желаю счастливого вечера.

Он поклонился и исчез. Только через минуту я сообразил, что он почти ничего не ел, расплатился не только за себя, но и за нас, да к тому же оставил нам талисман против дурного глаза, сверкавший на белой скатерти посреди стола.

Ту ночь я, как говорится, проспал как убитый: сказался перелет и обилие впечатлений. Только в половину седьмого меня разбудил городской шум. Еще не вполне проснувшись, смотрел я на беленые стены, на простую, непривычную обстановку и переживал жутковатое смятение чувств. Здесь, в этом или другом пансионе, проживал когда-то Росси; здесь перетрясли его багаж и выкрали копии драгоценных карт — и все это вспоминалось так, словно было не с ним, а со мной, сию минуту. Только окончательно проснувшись, я заметил, какие чистота и покой царили в моей комнатке; мой чемодан в неприкосновенности лежал на конторке, и, главное, мой портфель со всем драгоценным содержимым нетронутым стоял у кровати, так что я мог, протянув руку, потрогать его. Даже во сне я не мог забыть о притаившихся в нем старинных безмолвных томах.

Теперь я услышал, как Элен возится в ванной комнате за стеной, включает и выключает воду. Еще минуту спустя я сообразил, что, кажется, подслушиваю, и мне стало стыдно. Чтобы стряхнуть смущение, я быстро вскочил, пустил воду в раковину в углу спальни и шумно ополоснул лицо и руки. Лицо мое в зеркале — ты не поверишь, доченька, каким молодым казалось оно тогда даже мне самому — выглядело совсем обычным. Глаза немного покраснели от усталости, но смотрели живо. Я пригладил волосы капелькой обязательного в те времена бриолина, зачесал их так, что голова стала гладкой и блестящей, и влез в помятый костюм, дополнив его чистой, хотя и неглаженой, рубашкой с галстуком. Поправляя перед зеркалом узел галстука, я услышал, что возня в ванной прекратилась, и, выждав немного, достал бритвенные принадлежности и постучал в дверь. Никто не ответил, и я вошел в ванную. Запах резкой дешевой туалетной воды Элен, должно быть, привезенной ею с родины, еще держался в воздухе. Запах этот потихоньку начинал мне нравиться.