– Господин генерал, – начал адъютант. – Перехвачено сообщение немецкого авиатора.

Затем заговорил радист:

– Один из пилотов эскадры «Кондор» доложил на свою авиабазу, что сбил русский бомбардировщик. Вот точные координаты места падения К нему должны были уже выехать самокатчики.

Рандулич быстро просмотрел текст сообщения.

– Спасибо, – сказал он радисту. – Продолжайте следить за эфиром.

Мозг лихорадочно избавлялся от апатии.

– Сережа, срочно соедини меня с Семирадским.

Генерал знал, что на летном поле в боевой готовности находятся три истребителя и один «Илья Муромец». У них прогреты двигатели, и они в любую секунду могут взлететь.

Адъютант подошел к столу, взял трубку телефона, несколько раз покрутил рычаг настройки.

– Эскадра?

После небольшой паузы, во время которой ему, очевидно, доложили, что он попал туда, куда и хотел, адъютант продолжил:

– На проводе Рандулич. Можно попросить Семирадского?

Он оторвался от трубки, зажал микрофон ладонью и посмотрел на генерала:

– Семирадский на летном поле. Сейчас подойдет.

Рандулич кивнул в ответ. Прошло еще с полминуты, наконец трубка ожила, адъютант встрепенулся и быстро передал ее генералу.

– Полковник.

– Спасибо, – сказал Рандулич адъютанту и затем уже стал говорить в трубку: – Здравствуйте, Николай Иванович. Плохие новости. Немцы сбили наш бомбардировщик примерно пять минут назад. Там, похоже, было целое сражение. Немцы тоже кого-то потеряли. Вот точные координаты, – он продиктовал цифры, – но боюсь, что там скоро будут самокатчики. Действуйте по плану.

– Я все понял, – коротко бросил Семирадский.

У него был бодрый голос. «Это хорошо», – отметил Рандулич.

Генерал нервно забарабанил пальцами по столу, невольно выбивая на нем какую-то мелодию, но понял это только после того, как связь разъединилась и он положил трубку на рычаг телефона. Рандулич толкнул камень с горы, вызвав лавину, а теперь опять настало время ожидания.

Отряд поручика Селиванова таял, как масло, которое нерадивая хозяйка забыла на лавке под ослепительно-жарким солнцем. Из тридцати драгун, которые отправились вместе с ним в рейд по немецким тылам всего четыре дня назад, в седле осталось теперь едва ли двадцать. Они метили территорию, но вместо следов и запахов оставляли следом за собой маленькие холмики с безымянными крестами. Но это не единственные ориентиры, по которым прослеживалось их продвижение. Более заметными стали разрушенные мосты, перебитые блокпосты на дорогах, взорванные телеграфные столбы и рельсы… Пусть все знают, кому принадлежит эта земля.

Одного раненого приютили крестьяне. Иначе драгуны подбросили бы его германцам, совсем как кукушка оставляет в чужих гнездах кукушонка. Не оставалось никакой надежды, что они смогут выходить товарища сами.

Их глаза воспалились, а в мышцы въелась усталость. Они пропахли потом. Они воротили бы друг от друга носы, но уже перестали чувствовать звериный запах, который теперь исходил от каждого из них. А вот лошадей они старались чистить хотя бы раз в сутки. Чем лошади-то виноваты? Драгуны причесывали им на ночь гривы, кормили с рук хлебом из своих пайков, поглаживая при этом их морды и что-то шепча на ухо. Овес для лошадей они везли с собой и недостатка в нем пока не испытывали. Его хватит до конца рейда. К тому же с каждым днем их оставалось все меньше. «Тем больше достанется на каждого». Пираты редко ошибались. С патронами дело обстояло не столь радужно.

Они забыли, что такое нормальный ночлег. Ночь под открытым небом, на расстеленных на земле одеялах, которые они прихватили с собой, – вот предел мечтаний. И еще спрятаться от холода под шинелью. Главное, чтобы никто их не тревожил, но, к счастью, немцы в это время тоже смотрели сны, ведь они хорошо знали, как опасен зверь, загнанный в ловушку, из которой нет выхода. Даже заяц может тогда вцепиться в горло волку. В кого же превратится более крупный зверь? Лучше не дразнить его зря.

Грязные и уставшие, драгуны заставляли коней бежать рысью.

В их глазах светился огонь. Но это было не безумие, а огонь, схожий с тем, что появлялся в глазах пиратов, которые всматривались в океанский горизонт. Ведь там в любую минуту могли появиться паруса испанского галиона, осевшего до ватерлинии из-за загруженного в трюмы индейского золота. С таким же успехом они могли наткнуться на армаду линейных кораблей. Но огонь в глазах от этого нисколько не менялся.

Они стали похожи на стайку кочевников, отбившихся от орды. Первая мысль у того, кто их увидит – стоит ли переходить им дорогу? Вторая, более конструктивная – конечно стоит, иначе они приведут следом за собой всю орду.

Мир мерно подпрыгивал перед сонными глазами Селиванова, а земля дышала, вздымалась и опадала, точно там, глубоко внизу, на волю стремился вырваться поток магмы. Он тужился, набирался сил, надавливал на земной свод, но у него ничего не получалось, и он успокаивался на несколько мгновений, а потом все опять повторялось.

Селиванов был в полудреме. Внезапно он понял, что уже секунд пятнадцать следит за огромным аэропланом, возле которого сновали маленькие истребители.

Селиванов выхватил шашку из ножен. Клинок сверкнул на солнце, со свистом рассек воздух. Он просил крови, начиная вибрировать от возбуждения, и передавал эту просьбу через рукоять человеку, уже впавшему в полубредовое состояние. Селиванов находился на полпути между жизнью и смертью, как берсеркер, который перед боем наелся мухоморов, чтобы не чувствовать боли. Рукоятку мягко обволакивала серебряная полоска. Она повторяла очертания сомкнутой ладони, соприкасаясь с ней, создавала единое целое. На полоске была выгравирована надпись: «За храбрость». Но ее было видно, только когда клинок отдыхал и, спрятавшись в ножнах, спал, медленно покачиваясь в такт с шагами коня.

Поручик знаком приказал отряду перейти в галоп. В кавалерии по-прежнему избегали устных команд. Но теперь уже нет необходимости одним взмахом руки управлять маневрами полков и даже дивизий. Лавина устарела. Лишь венгры в самом начале войны попытались применить тактику подобных атак. Но они выпали из потока времени. Лет пятнадцать назад лавина принесла бы им успех, а теперь… Селиванов никогда не забудет, как десять пулеметов остановили гусарский полк под Каушеном. Это напоминало охоту, когда сидишь с ружьем в руках в засаде, а дичь такая глупая, что даже нет надобности в загонщиках – она сама идет под пули, и ее так много, что главная проблема заключается в том, хватит ли боеприпасов. На душе было паскудно. Хотелось выйти вперед, поднять вверх руки и закричать что-нибудь, чтобы вспугнуть гусар. Пусть они скачут прочь. Селиванов испытывал странное тоскливое чувство, словно он, стреляя по этой массе людей, одетых в красно-синюю яркую, как на императорском параде, форму, уничтожал великое произведение искусства. Нечто подобное должны были чувствовать английскйе лучники, которые уничтожили цвет французского рыцарства. Тот, кто делал такое, обрекал себя на ночные кошмары. Они уничтожали прекрасное и беззаботное прошлое, для которого в этом быстро меняющемся мире уже не оставалось места.