И. Ф. Керн, статский советник, 1-й заместитель начальника Николаевской железной дороги, спокойно и деловито запрашивал своих новых революционных начальников, куда направлять ему поезд Императора Всероссийского. Из этого разговора становится также понятно, что станция Дно была выбрана для отправки поездов не случайно.

Подтверждение того, что императорские поезда были возвращены в Бологое насильно, мы находим и в расшифровке разговора по прямому проводу начальника отдела воинского движения полковника А. А. Бармина с полковником С. С. Карамышёвым 1 марта 1917 г. Карамышёв сообщает Бармину, что литерные поезда прошли «до Вишеры, были повернуты и идут к нам (в Псков)».

Баронесса С. К. Буксгевден вспоминала, что утром 1 марта и. о. дворцового коменданта генерал-майор П. П. Гротен сообщил, что «поезд Императора был задержан и направлен в Царское Село по Гатчинской дороге».

Объективный анализ имеющихся источников приводит нас к выводу, что лица царской свиты в своих воспоминаниях по тем или иным причинам скрывали правду о том, что на самом деле происходило в литерных поездах 28 февраля и 1–2 марта 1917 г. Это не означает, что всё в этих воспоминаниях неверно. Но главная их цель — дезинформация. Особенно это касается генерала Д. Н. Дубенского. Нельзя не согласиться с мнением Л. Китаева, который в предисловии к сборнику 1927 г. «Отречение Николая II», сравнивая показания генерала Дубенского ЧСК и его же эмигрантские воспоминания, отмечал, что генерал «в августе 1917 года пытался изобразить себя „патриотом“, чуть ли не в духе Прогрессивного блока».

После этого совсем не странным нам кажется отрывок из дневниковых записей Д. Н. Дубенского, касающийся обстоятельств поворота литерных поездов на Бологое. Надо признать, что Д. Н. Дубенский очень точно понял глубинный смысл этого поворота: «Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена, наверное».

И хотя есть большие основания полагать, что записи дневника Д. Н. Дубенского претерпели определённые изменения по согласованию с так называемыми «следователями» ВЧСК, фраза о «нашей революции» из уст свитского генерала говорит о многом.

Кроме того, не будем забывать, что воспоминания о том, что происходило в императорских поездах в период с 27 февраля по 4 марта, оставила очень небольшая часть очевидцев. Не оставили воспоминаний герцог Н. Н. Лейхтенбергский, граф В. Б. Фредерикс, князь В. А. Долгоруков, М. С. Ежов, К. А. Нарышкин, граф А. Н. Граббе, барон Р. А. Штакельберг и другие.

О честности воспоминаний царской свиты может свидетельствовать хотя бы следующий отрывок из записей А. А. Мордвинова. Он пишет, что утром 1 марта, со слов графа

А. Н. Граббе, он узнал, что ночью на Малой Вишере «наши железнодорожники свитского поезда разъединили путевой телеграфный провод на Петроград, перевели на другой конец паровоз, и наш поезд быстрым ходом двигался назад».

Из приводимых нами телеграмм железнодорожного начальства Малой Вишеры, перешедшего на сторону революции, видно, что это оно, а не железнодорожники свитского поезда, оборвало телеграфную связь между литерными поездами и Петроградом.

Роль дворцового коменданта генерала В. Н. Воейкова к событиям, связанным с направлением императорского поезда в Псков, весьма туманна. Но факт того, что 28 февраля он был вольным или невольным пособником заговорщиков, не вызывает сомнений.

Ранним утром 28 февраля последний оплот законной власти, Адмиралтейство, где собрался отряд верных правительству войск, был осаждён революционными толпами. М. А. Беляев позвонил М. В. Родзянко, просил содействия. В ответ услышал повелительно-угрожающий приказ Родзянко о немедленной сдаче. Это говорил уже не председатель Государственной думы Российской империи, а глава революционного правительства. В унисон требованиям Родзянко пришло известие, что гарнизон Петропавловской крепости перешёл на сторону ВКГД.

В 11 часов 30 минут генерал С. С. Хабалов направил начальнику штаба Ставки генералу М. В. Алексееву телеграмму, в которой известил его, что «весь город захвачен революционерами, телефон не действует, связи с частями города нет».

В 12 часов к генералу Хабалову явился посланник от морского министра Григоровича, который потребовал во избежание разрушения здания Адмиралтейства пушками Петропавловской крепости немедленно очистить здание. М. А. Беляев отдал приказ об уходе из Адмиралтейства, и через 15 мин все войска покинули здание.

В 16 ч в Адмиралтействе были арестованы военный министр М. А. Беляев, генералы С. С. Хабалов, А. П. Балк, О. И. Вендорф, М. И. Казаков. Всё императорское правительство, за исключением министра иностранных дел Н. Н. Покровского и министра путей сообщений Э. Б. Войновского-Кригера, бывших, по всей вероятности, на стороне переворота, было арестовано.

Ещё утром революционный комендант Петрограда Б. А. Энгельгардт отдал приказ арестовать контрразведывательное отделение штаба округа с его начальником полковником В. М. Якубовым. Управление контрразведки было разгромлено. Арестовали генерала П. Г. Курлова, митрополита Петроградского и Ладожского Питирима (Окнова), председателя Союза Русского народа А. И. Дубровина, члена Государственного совета В. Ф. Трепова, всех офицеров губернского жандармского управления. Начальник управления генераллейтенант И. Д. Волков был схвачен, изуродован и убит выстрелом в затылок. Здание жандармского управления было сожжено.

На Выборгской стороне неравный бой с мятежниками вели офицеры и солдаты «самокатчики». Правительство пало исключительно из-за своей абсолютной неспособности, или нежелания, к сопротивлению.

Как верно пишет генерал А. И. Спиридович: «Героев, готовых погибнуть, тогда было много в Петрограде, но высшая военная власть, растерявшись, не сумела их использовать и сама погибла бесславно».

Весь день 28 февраля в охваченном мятежом Петрограде М. В. Родзянко вёл активные переговоры с генералом М. В. Алексеевым, с представителями Совета, с членами Прогрессивного блока. К концу дня М. В. Родзянко принял окончательное решение связать своё имя с новой властью. Он согласился действовать от имени Временного комитета Го сударственной думы как от имени нового правительства. Сам Родзянко как председатель этого Комитета становился главой этого нового самозваного правительства. Этот шаг означал ликвидацию Государственной думы, так как её временный комитет становился фактически временным правительством. Так, Родзянко окончательно сделал свой выбор в пользу революции. По приказу Родзянко в главном зале Государственной думы из великолепной золоченой рамы под отпускаемые шутки присутствующих был извлечён портрет Императора Николая II работы И. Е. Репина. Во время заседания 28 февраля проколотый штыками портрет Государя валялся на полу за креслом Родзянко. Генерал А. И. Спиридович отмечал, что глумление над царским портретом «красноречиво говорило, что у Временного комитета с Государем в уме уже покончено».

Между тем 28 февраля Родзянко осознал, что власть ускользает из его рук. Пока он проводил время в бесплодных выступлениях на заседаниях, революционное крыло в лице Исполкома уверенно брало ситуацию в свои руки. Родзянко понимал, что если он протянет ещё немного и начнёт действовать, то Исполнительный комитет окончательно перетянет одеяло власти на себя. В этой обстановке для Родзянко главное было быстро и решительно поменять носителя верховной власти и закрепить свои позиции в качестве главы правительства. В этом Родзянко поддерживали такие представители Прогрессивного блока, как П. Н. Милюков и А. И. Гучков, которые «были только рады закрытию Думы в тот самый момент, когда они были так близки к министерской власти». П. Н. Милюков рассчитывал на революционное правительство и на конституционную монархию, «номинально возглавляемую несовершеннолетним Алексеем при регентстве Великого Князя Михаила». В условиях такой политической системы П. Н. Милюков и «его друзья, без препятствий со стороны реакционной Думы, надеялись провести радикальные реформы, которых они так долго и тщетно ждали».