— Это только ради жены, — объяснил кузнец совсем по-детски. — Я не хотел, чтобы она голодала…

А вокруг понемногу оживала деревня. Ее жители выбирались из своих укрытий, а лучи солнца, впервые пробившиеся сквозь тучи после канонады под Вальми, озарили картину разорения. Пустой замок смотрел на мир распахнутыми окнами, многие из которых были разбиты. Там не было ни души, только у крепостных рвов валялись трупы солдат, умерших от болезни. Было видно, что некоторых из них просто добили перед уходом. Война удалялась от Анса, но ее кошмар еще длился.

Не кончился кошмар и для Лауры. Теперь им с Питу предстояло добраться до Пон-де-Сом-Веля. Может быть, там им повезет и они найдут экипаж, на котором смогут вернуться в Париж. Но до Пон-де-Сом-Веля шесть лье пути по разбитым дорогам, и они в любую минуту могли попасть в руки заблудившихся солдат, мародеров или настоящих грабителей. Для этого путешествия Питу вновь облачился в свой костюм солдата Национальной гвардии, а Лаура сменила свой элегантный шелковый наряд на простую юбку, кофту, чепец и накидку, принадлежавшие покойной госпоже Беро. Клод охотно отдал ей эти вещи и, увы, не сдержал рыданий, когда увидел Лауру в одежде своей несчастной жены.

— Можно подумать, моя бедная женушка ожила, — проговорил он глухим, дрогнувшим голосом. Возможно, поэтому кузнец взялся проводить путешественников до самого Пон-де-Сом-Веля. — Меня здесь все знают, — заявил он. — И о моей силе тоже наслышаны, так что со мной вы вернее доберетесь до места.

Эта мера предосторожности оказалась совсем не лишней. Дважды по дороге они встречали подозрительного вида мужчин, двигавшихся по следам уходящей армии, чтобы обчистить трупы или прикончить больных. Но грабители на стали пробовать свои силы на солдате Национальной гвардии и крестьянке. Тем более что крупная фигура Клода с колуном на плече отбивала охоту с ними связываться.

Через пять часов, учитывая, что они несколько раз останавливались, чтобы дать Лауре возможность отдохнуть, они дошли до Пон-де-Сом-Веля. И обнаружили там отряд драгун полковника Баланса, посланный проверить, свободна ли дорога на Шалон. Драгуны расположились лагерем во дворе почтовой станции. У входа на дереве раскачивался повешенный — мужчина, одетый в лохмотья, в которых еще можно было распознать военную форму. У него под ногами валялся перевернутый барабан. Лаура отвернулась, к горлу подступила тошнота.

— Теперь вы вешаете своих? — поинтересовался Питу у старого драгуна, курившего у костра трубку.

Тот гневно посмотрел на Питу, вынул трубку изо рта, сплюнул и объяснил:

— И этого ты называешь нашим? Да ты, парень, смеешься, что ли? Этого субъекта звали Шарла, он делал парики. Шарла прибыл к нам с отрядом добровольцев и приволок за собой вот этот барабан. Эта сволочь, никогда не нюхавшая пороху, начала хвастаться своими парижскими подвигами. Он сказал, что это именно он перерезал горло несчастной гражданке Ламбаль, насадил ее голову на пику и еще завил волосы на отрубленной голове. Мы солдаты, а не мясники и не убийцы. Такого дерьма нам не надо! Вот мы с ним сами и разобрались! Остальные решили идти своей дорогой…

Лаура закрыла лицо руками, скрывая хлынувшие слезы. Она так ясно видела эту ужасную сцену перед тюрьмой Форс. Старый солдат добродушно улыбнулся:

— Нечего плакать, гражданка! Мерзавец получил по заслугам! Такие только позорят революцию!

Лаура тряхнула головой и вытерла слезы.

— Я плачу не о нем! Вы хорошие, справедливые люди!

В Пон-де-Сом-Веле Клод Беро согласился разделить скромную трапезу с Лаурой и Питу, после чего сразу же отправился обратно в Анс, намереваясь добраться туда до наступления темноты.

— Всего хорошего вам обоим! — крикнул он на прощание. — Возможно, еще увидимся!

— Почему бы и нет? — ответил ему Питу. — Ведь мы теперь друзья!

Лаура просто обняла кузнеца, не говоря ни слова. Клоду это доставило огромное удовольствие, и легким шагом он направился к дороге, которая приведет его к опустевшему дому. Лаура с грустью смотрела ему вслед.

Питу и Лаура переночевали на почтовой станции. Утром начальник станции предоставил им карету и пару лошадей, чтобы добраться до Шалона, где уже работала почтовая станция.

В Шалоне веселились. Накануне вечером грохот орудийных залпов и перезвон колоколов оповестили горожан о провозглашении республики, и теперь они праздновали это событие с таким энтузиазмом, что у Питу сжалось сердце. Импровизированную статую Свободы, водруженную на телегу, окружили девушки в белой одежде, подпоясанные трехцветными поясами. Их головы украшали венки из дубовых веток и роз. Процессия дошла до огромного военного лагеря. Слышались речи, потом зазвучали патриотические песни.

— Боже мой, — прошептал журналист. — Если такое происходит всюду, то наша задача куда сложнее, чем представляет себе барон.

— А как вы думаете, друг мой, эта задача сложная или невыполнимая?

— Де Бац не любит слово «невыполнимый», оно ему никогда не придется по вкусу. Да и мне тоже…

— Тогда, — взволнованно заметила молодая женщина, — почему вы хотите, чтобы смирилась я? Я тоже хочу действовать. Ваш барон обязан меня принять и принести свои извинения, если это слово ему знакомо, — закончила Лаура с достоинством.

В то время как Лаура и Питу пытались добраться до Парижа, в сотне лье от французской столицы в маленьком швейцарском городке в кантоне Тичино на лоджии, украшенной кадками с олеандрами, сидел мужчина и что-то писал. Утро было солнечное, яркое, наполненное пением птиц и ароматами цветов. Но неожиданно мощное драматическое сопрано заглушило звучные трели. На первые строки арии Дидоны эхом откликнулись близкие горы.

Ах, как меня вы вдохновили,

Когда предстали предо мной…

Мужчина в раздражении отбросил перо и крикнул:

— Ради всего святого, Антуанетта, не могли бы вы исполнить что-нибудь другое?

Голос смолк. Послышались быстрые шаги, и спустя несколько секунд в дверях появилась импозантная женщина лет тридцати пяти, со светлыми волосами, пухлая, маленького роста, но с горделивой осанкой и высоко поднятой головой. Всем своим видом она напоминала оскорбленную королеву, когда запела на другой мотив:

Это ты, жестокий, жаждешь моей смерти.

Взгляни же на меня! Смотри на дело рук твоих!

Граф д'Антрэг снова отложил перо и удрученно посмотрел на свою супругу. Внешне женщина напоминала крупную розовую гортензию, увешанную позвякивающими украшениями.

— Дорогая моя, сколько оперных арий вы исполнили за то время, пока успешно выступали на театральных подмостках?

— Если бы я знала! Тридцать… Пятьдесят… Какое это может иметь значение?