– Каковы полки у ордынского хана, известно? – спросил у первого воеводы государь.

– Сказывают, ордынцы общим числом тысяч пятнадцать насчитывают, – ответил Василий Ярославович. – Однако же они ныне по всему левобережью раскиданы. Часть в Новгороде осталась, часть под Костромой, часть у Владимира и Рязани. Под Суздалем татар тысячи четыре, не более. Управимся с легкостью.

Над полями и лугами, над пыльной дорогой потянулся протяжный и заунывный колокольный звон. И было совершенно непонятно – то ли Спасо-Евфимьевская обитель приветствует наконец-то пришедшие из столицы отряды, то ли оплакивает тяжкую судьбу русской земли, в самом сердце которой вольготно хозяйничают ордынские чужаки.

Татар же становилось все больше и больше. Они проносились вдоль идущих ратей, тренькая тетивами луков, теряя скакунов и всадников, улетали вдаль, чтобы спустя некоторое время вернуться и опять осыпать путников ливнем стрел.

На что рассчитывал Улу-Мухаммед – непонятно. Если надеялся опустошить русские колчаны, то напрасно. Со степью Русь воевала долго и успешно, правила сражений усвоила, и посему для перехода бояре прихватили с собою запасные связки стрел, да сверх того юные отроки на стремительных туркестанцах постоянно подвозили припас из обоза.

Может статься, хан собирался московскую армию обезлошадить?

Но ведь перед сечей бояре все едино пересядут на свежих скакунов!

– Тата-а‑ары!!! – тревожный возглас никого среди русских ратников не потревожил, ибо татары были здесь постоянно, сразу со всех сторон. – Тата-а‑ары!!!

Очередная татарская сотня, даже не имеющая колчанов у седел, но зато одетая в тегиляи с нашитыми по всей длине железными пластинами, ринулась в копейную атаку молча, без залихватских выкриков и посвистов, без предупреждений – и первый воевода, привыкший к близкому кружению вражеских всадников, заметил опасность слишком поздно. Только тогда, когда татарские копья отделяли от крайних рядов окружающих государя телохранителей всего лишь считаные сажени.

– Трубачи, играй к бою!!! – заорал во все горло князь Серпуховской. – Рынды, рогатины вправо! Все вправо! Большой полк сюда! Спасайте государя! Государя!!!

Крайние воины успели схватить в руки щиты, опустить навстречу врагу копья – но не успели повернуть лошадей. Посему два правых ряда полегли сразу – пусть даже приняв на рогатины многих и многих врагов. Сбить лошадей с ног сильным боковым толчком не так уж и трудно. Первый воевода неожиданно для себя вдруг оказался в самой гуще схватки. Быстро опустив личину и рванув из-за спины украшенный тремя глубоко засевшими стрелами щит, князь Серпуховской прикрылся от направленной в грудь пики, выхватил саблю. Вдруг увидел прямо перед лицом расщепивший дерево кончик копейного наконечника, чуть отклонился – и щит вместе со вражеской пикой ушел дальше, за спину. Самого излишне шустрого ордынца Василий Ярославович с широкого замаха рубанул под ребра сбоку и сзади. Туда, где не имелось железных пластин. Оглянулся, снова закричал:

– Трубачи, играйте! Большой полк сюда!

Татары напирали, стремительно опрокидывая велико-княжеских телохранителей. Главного московского воеводу снова попытались заколоть в грудь, но князь Серпуховской успел повернуться всем телом и пропустить наконечник по нагрудным пластинам, тут же рубанул сжимающие древко пальцы, ибо до самого врага саблей не дотягивался, отмахнулся от сверкнувшего справа клинка, попытался уколоть в ответ, но сопротивления плоти, в которую входит лезвие, не ощутил. Снова откачнулся, отбил меч, рубанул в ответ. Татарин прикрылся щитом, и клинок глубоко вошел в его край.

Ордынец выглянул, чуть отведя деревянный диск. Круглолицый, рыжеусый, с большими голубыми глазами.

Василий дернул к себе саблю, но она крепко засела в мягкой древесине.

– Вот проклятье! – успел выдохнуть первый воевода.

Татарин широко улыбнулся и от всей души ударил его саблей – уверенно и сильно, чуть снизу вверх, чтобы клинок легко вошел между лежащими «елочкой» пластинами бахтерца.

Василий Ярославович с невероятной ясностью ощутил холод вошедшей глубоко в тело стали – и наступило небытие.

* * *

Между тем рынды с отчаянием обреченных бросались между Великим князем и татарскими копейщиками, один за другим падая под копыта коней, но выигрывая драгоценные мгновения для спасения правителя. Другие телохранители, взяв под уздцы туркестанца Василия Васильевича, пытались увести государя назад, под защиту совсем близких полков. Однако бояре, ринувшиеся им в помощь, загораживали свите путь к отступлению; по сторонам кружили татары, на дороге не прекращалась сеча.

Трубы, не умолкая ни на миг, продолжали отчаянно играть сигнал тревоги, приказ к выступлению. Большой полк начал медленно разворачиваться к битве, но по еще рыхлой людской массе, не успевшей принять правильное плотное построение, несколько раз ударили ордынские отряды, пробивая в боярской коннице глубокие бреши. Пытаясь сомкнуться, русские полки начали отступать – а потом и вовсе побежали, помышляя уже не о победе, а о собственном спасении.

Татары гнали побежденных москвичей до самого обоза, где обильная добыча заставила их забыть про перепуганных врагов.

И только благодаря ордынской жадности большинство бояр смогли живыми и невредимыми скрыться за спасительный горизонт…

На поле брани осталась лишь немногочисленная царская свита в окружении бесконечной татарской конницы – и последние рынды, более не видя путей к спасению, опустили оружие.

Ордынцы, обмениваясь веселыми шутками, деловито обшарили самых знатных бояр русской державы, распихивая себе по сумкам все, что только в них помещалось, накрепко связали пленников, перекинули их, словно кули, через холки коней и поскакали к недалекому Суздалю.

Задержавшиеся татары подобрали своих раненых и убитых, с куда большим уважением укладывая их на спины коней, собрали оружие, сняли с мертвых врагов снаряжение, оставив в одних штанах и рубахах, и поспешили за своими товарищами.

Прошло еще несколько часов, и уже в поздних сумерках распахнулись ворота Спасо-Евфимьева монастыря. На опустевшее поле брани выехали две скромные крестьянские телеги. Монахи, постоянно крестясь, собрали отважных защитников земли русской, не пожалевших живота своего в кровавой смертной битве.

Но когда одно из тел стали затаскивать на возок, внезапно послышался болезненный протяжный стон.

– Никак, живой? – изумились иноки. – Надобно его поверх прочих положить, дабы не задавили. В обители образом Спаса Нерукотворного рану накроем. Бог даст, оклемается.

* * *

Монахи оказались правы. Милостью господа князь Серпуховской, Василий Ярославович, спустя три дня открыл глаза и покушал. Спустя еще два дня он начал говорить, а через две недели смог подняться на ноги. В середине августа за хозяином приехали оружные холопы, числом в три десятка человек. Они одарили обитель пятью рублями вклада от имени князя, пообещали монастырю двухпудовый колокол от имени Великой княгини, после чего увезли раненого воеводу домой для полного исцеления.