– Да! Не ее! Но вы же ей своих родить не позволили! Вот она и лепится к чужим! Елки-палки, в России десятки тысяч полицейских, но все заводят детей! Можно подумать, что они преступников не задерживают, жизнью не рискуют, а целыми днями на службе чай пьют, вот им за своих детей волноваться и не надо. На всю страну один только Гуров сражается с преступностью и поэтому не хочет иметь детей, чтобы ему за них не бояться. Это, Лев Иванович, эгоизмом называется! Махровым-махровым! И я даже представить себе не могу, как же вас любила Мария, которую вы с друзьями дружно грязью поливаете, если она ради вас от детей отказалась. Чтобы просрать такую любовь, нужно было очень сильно постараться! Но у вас получилось!

– А вот это тебя уже совсем не касается! – взорвался Лев.

– Хорошо! Вернемся к Болотиной! Не будем вспоминать, что она говорила на первой пресс-конференции, а представим себе, какова будет реакция женщин на вторую. Итак, оказывается, что ее муж и Садовников разыгрывали перед ней гнусный, мерзкий и подлый фарс, подключив к нему еще и охранников с прислугой. Она сходила с ума от беспокойства, когда якобы похитили ее дочерей, а муж спокойно за этим наблюдал. Сотовые отобрали, связи с миром никакой… Короче, тюрьма, только кормят лучше. Ольга не спала ночами, переживая за мужа, за детей, боялась лишний раз с хамившими ей охранниками встретиться, а оказывается, это было всего лишь прикрытием для темных делишек ее мужа. Вам не кажется, что в глазах общественности яростно защищаемый вами Болотин будет выглядеть законченным подонком?

– Между прочим, он не для себя, а для семьи старался, – глядя в сторону, буркнул Лев.

– А мне вам не напомнить, куда ведет дорога, выложенная благими намерениями? Ладно, пойдем дальше. Вы можете бить себя в грудь и кричать на всех углах, что Садовников – эталон честности, но люди, услышав о том, что он записывал свои разговоры с шефом, который платил ему зарплату, назовут это подлостью. И вы их не переубедите! Кстати, фамилии Попова, Денисова и Никитина Ольга не с потолка взяла, она их от мужа слышала. А этот мерзавец, уже зная, что они совершенно ни при чем, нагнетал обстановку, чтобы она вообще всего на свете боялась. Покушение на Болотина. Ольга оставляет детей на двух людей, которым абсолютно верит, но и они, как оказалось, ее обманывали! Наконец, появляется человек, который забирает детей из дома, Мария с ними где-то скрывается, и Ольга получает свободу действий.

– Это похищение, – попытался встрять Гуров.

– Родным дядей, с позволения их матери? – язвительно заметила Лика. – Охранники, которые по приказу Болотина и Садовникова издевались над Ольгой, избиты. Садовников серьезно ранен. Вы думаете, это вызовет у кого-то сочувствие? Нет! Женщины будут аплодировать стоя! Аплодисменты перейдут в овации, потому что зло наказано. И наконец, появляется запись вашего, Лев Иванович, разговора с Ольгой. Вы послушайте, освежите в памяти, что вы там несли! А вот Ольга в отличие от вас повела себя очень умно, она каждой своей фразой провоцировала вас на все новые и новые неосторожные высказывания, а вы на это велись!

– Да она в жизни до этого не додумалась бы, ее Ольшевский научил, – не выдержав, крикнул Гуров.

– Да! Он! Я тоже в этом не сомневаюсь, – согласилась с ним Лика. – Но это говорит только о том, что он умнее. Он подготовил эту операцию: разозлил вас, заманил, спровоцировал. И что в результате? Я опускаю оскорбления, которые вы нанесли Ольге, по сравнению со всем остальным – это чепуха. Вы, полицейский, незаконно получили и храните документы, имеющие большую ценность и принадлежащие семье Болотина. Вы обещали их сжечь, чтобы деньги не достались Ольге. Вы, когда это говорили, о детях подумали? Вы ведь обрекли бы на нищету не только Ольгу, но и их. Какая женщина-мать не посочувствует Ольге и не проклянет вас? – Голос Лики звенел от гнева.

– Ну, естественно, я говорил это несерьезно, – попытался оправдаться Лев, но она просто отмахнулась от него и продолжила:

– Мало этого, вы еще заявили, что Ольга на коленях должна просить прощения у Садовникова, который над ней издевался. Как и у Болотина, который своими словами и действиями привел к тому, что она на первой пресс-конференции выглядела как законченная стерва. А все только потому, что верила каждому слову мужа! Лев Иванович, вы понимаете, что за все это вас морально распнут? Вы фамилию свою постесняетесь кому-нибудь назвать! Об остальном даже не говорю! И это оружие против себя вы сами вложили в руки Ольшевскому! Ну?! Возразите же мне на это хоть что-нибудь! Вы! Живая легенда МУРа! – уже кричала она.

А что Гуров мог ей на это ответить, если она была во всем права? Он сидел, молчал и смотрел в пол. Молчали и Степан с Ликой.

– У нас с вами очень нелегкая работа, – наконец сказала она. – И первым пунктом у нас должно стоять дело, а вот эмоции и амбиции – на последнем. К сожалению, уже не в первый раз у вас эмоции берут верх над разумом, а в результате страдает дело. Может быть, вам нервы подлечить? Здесь, в Подмосковье…

– Хватит! – заорал, вскакивая, Гуров. – Оставь для других свой менторский тон! Я тебе не мальчик, чтобы меня жизни учить! Разговариваешь со мной как с дошкольником, а я, на минутку, полковник полиции!

– А я, на минутку, генерал-лейтенант ФСБ, – спокойно ответила Лика и, достав из кармана удостоверение, раскрытым показала ему.

– Ах, в вашей конторе и такие фантики умеют рисовать? – как можно язвительнее спросил Лев.

Лика грустно посмотрела на него, покачала головой, поднялась и направилась в сторону прихожей. А уже стоя в дверях, не выдержала, повернулась и все-таки сказала:

– Лев Иванович, это очень печально, но вам нужно лечить уже не нервы, а психику. И будем считать, что мы в расчете.

– Ну конечно! Последнее слово всегда нужно оставить за собой! – тем же тоном произнес Гуров. – Баба, она и…

Договорить «есть баба» он не успел, как не успел заметить и удар. Просто в голове вдруг что-то взорвалось, он ощутил восхитительное чувство полета, закончившееся очень жестким приземлением на пол. И откуда-то сверху, как сквозь вату, до него донесся голос Степана:

– Лика не баба! Она – моя жена и мать моих детей! А если ты, сволочь, еще раз что-то подобное вякнешь, я тебя просто убью!

А потом откуда-то очень-очень издалека послышался хлопок закрываемой двери.

Лика, ждавшая мужа возле лифта, сказала, когда он подошел:

– Чтобы я имени Гурова в нашем доме больше не слышала!

– Конечно, родная! Ты его не услышишь!

А в квартире Гуров, кряхтя, сел, собрал в кучку разбежавшиеся глаза, потушил рассыпавшиеся из них искры, проверил челюсть, подвигав ее из стороны в сторону – вроде нормально, потом языком проверил целостность зубов – тоже вроде все на месте. С трудом поднявшись, он, прихрамывая, отправился в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Да-а-а! Синячина на челюсти слева будет впечатляющий – кулак у Степана весьма внушительный, и бить он умел. Лев переместился в кухню, достал из морозильника упаковку пельменей и приложил к месту удара. И ведь знал же, что это не поможет, но традиция, однако.