пьет и принимает наркотики, но потом преодолевает вредное влияние нэпа и обретает моральную чистоту в лоне партии. Героиня рассказа Коллонтай «Любовь пчел трудовых» (1923) говорит:

«Вас удивляет больше всего, что я схожусь с мужчинами, когда они мне просто нравятся, не дожидаясь, когда я в них влюблюсь? Видите ли, чтобы “влюбиться”, на это надо иметь досуг, я много читала романов и знаю, сколько берет времени и сил быть влюбленной. А мне некогда. У нас в районе сейчас такая ответственная полоса… Да и вообще, когда был досуг у нас все эти годы? Всегда спешка, всегда мысли полны совсем другим…» (Коллонтай, 1923б. С. 43–44).

Характерно, что самые вызывающие образы этой литературы – женские.

Но насколько массовым и всеобщим было такое поведение? Сексологические опросы, при всем их несовершенстве, рисуют более дифференцированную картину.

Хотя многие московские и одесские студенты скептически отзывались о семье, браке и любви, доля состоящих в браке мужчин и женщин среди них значительно выше, чем среди опрошенного М. А. Членовым в 1904 г. дореволюционного студенчества (правда, надо учесть повышение среднего возраста послереволюционного студенчества и особенности его социального происхождения).

Фактическая сексуальная активность молодежи также была значительно меньше, чем рисовала пресса. Например, среди опрошенных Лассом одесских студентов-мужчин 10 % оказались девственниками, еще 10 %, хотя и имели в прошлом какой-то сексуальный опыт, в период проведения анкеты, видимо, сексом не занимались, а 50 % сказали, что имеют секс только «случайно». Раз в неделю и чаще половые сношения имели только 29 % опрошенных, что даже меньше числа женатых студентов. Не удивительно, что три четверти опрошенных юношей считают себя сексуально обездоленными и неудовлетворенными, жалуясь, что усиленный труд и плохое питание делают их сексуально бессильными. 41 % одесских студентов заявили, что страдают от импотенции, «полной» (135 респондентов) или «относительной» (603 ответа). Для сексуальных оргий, красочно расписываемых в художественной литературе, студенческая молодежь не имела ни сил, ни денег, ни времени, ни бытовых условий.

Не по средствам были им и проститутки. Среди опрошенных Членовым в 1904 г. студентов Московского университета 42 % начали свою сексуальную жизнь с проститутками и 36 % – с домашней прислугой. Среди московских студентов, опрошенных Гельманом, проститутками были инициированы только 28 %, а горничных в их семьях вообще не было; среди опрошенных Клячкиным молодых омичей соответствующие цифры составили 20 и 14 %, а среди одесситов – 14 и 9 %. Первый сексуальный опыт приобретается теперь не с наемными женщинами, а с подругами из своей собственной социальной среды (38,4 % – по данным Баткиса и 26 % – по данным Клячкина). Где здесь регресс?

Морально-психологическая «раскованность» студентов также относительна. Многие волнующие их (и составителей анкет) психосексуальные проблемы стары, как мир. Особенно много мучительных переживаний, как и в дореволюционные времена, связано с мастурбацией. Большинство одесских и омских студентов испытывают страх и отвращение к ней: «Что касается лично меня, я думаю, что она отрицательно повлияла на мою память, которая заметно ослабела». «В результате десяти лет ежедневной мастурбации я чувствую, что превратился из человека в чудовище». Вместе с тем от 43 до 49 % опрошенных утверждали, что никогда, ни в прошлом, ни в настоящем, не мастурбировали. В 1904 г. так ответили только 27 %. Возможно, отчасти это объясняется различиями в социальном происхождении студентов (выходцы из рабоче-крестьянской среды еще не усвоили, что мастурбация не так страшна, как ее малюют).

Лишь совсем немногие молодые люди готовы признать наличие гомосексуального опыта. Гельман и Клячкин нашли по два таких случая, Ласс – троих. Рабоче-крестьянским парням было гораздо легче признать факт сексуальных контактов с животными (в вузах Одессы и Омска его признали по 8 % выходцев из крестьянской среды), чем секс с мужчинами. Можно ли доверять этим цифрам?

Во всех опросах явно чувствуется двойной стандарт. Мужчины сильнее озабочены вынужденным сексуальным воздержанием, импотенцией и мастурбацией, тогда как женщин гораздо больше беспокоит наличие сексуальных отношений. По сумме четырех студенческих опросов 55 % женщин сказали, что являются девственницами, 37 % – что они замужем или были замужем; из незамужних сексуально активными оказались только 13 %. Хотя лишь треть опрошенных студенток сказали, что вышли замуж девственницами, большинство из них потеряли невинность не со случайными партнерами, а с будущими супругами. Какие уж тут «афинские ночи»?!

Взгляды молодых людей часто радикальнее их поведения. Многие из них скептически отзываются о браке и семье, говорят, что не верят в любовь. Каждый десятый студент высказывается за «свободу любви». Но их собственный жизненный опыт свидетельствовал о другом. Отсюда – кричащие противоречия в ответах. Например, лишь 44 % одесских студентов-мужчин сказали, что верят в существование любви, в то время как 63 % сообщили, что сами испытали ее!

По мнению Фицпатрик, освободительное влияние революции чувствуется в безоговорочном принятии студентами незарегистрированного брака, развода и аборта. По другим вопросам они скорее консервативны и во всем уповают на государство:

«В действительности, опросы показывают, что каких бы правил поведения ни придерживались студенты, меньше всего их можно обвинить в сексуальной беззаботности. Многие отвечали на вопросник так, как будто с ними советовались о государственной политике. Мужчины согласны в том, что секс – очень серьезное дело и создаваемые им проблемы не могут быть решены отдельными индивидами. Правительство должно открыть бесплатные бордели, или обязать студенток удовлетворять мужские сексуальные потребности, или запретить мужчинам, имеющим детей, оставлять своих жен, или облегчить брак, повысив студенческие стипендии. В любом случае, “половой вопрос в студенческих условиях чрезвычайно сложен и должен решаться в общегосударственном масштабе”» (Fitzpatrick, 1978. P. 275, 277).

Между прочим, многие респонденты М. А. Членова смотрели на эти вещи так же.

Короче говоря, молодежь 1920-х годов интересуется и занимается сексом, но не считает его исключительно частным делом и ищет защиты и помощи у государства. Но для этого государство должно было как минимум иметь определенную сексуальную идеологию.

Воспитывать или обуздывать?

В начале 1920-х годов в СССР по этому вопросу существовали две полярные стратегии: а) принятие сексуальности как законного элемента личной жизни и б) осуждение ее как противоречащей принципам нового общества.

Первая, либеральная, точка зрения была сформулирована Александрой Коллонтай в нашумевшей статье «Дорогу крылатому Эросу!» (1923):

«В годы обостренной гражданской войны и борьбы с разрухой… для любовных “радостей и пыток” не было ни времени, ни избытка душевных сил… Господином положения на время оказался несложный естественный голос природы – биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей. Мужчина и женщина – легко, много легче прежнего, проще прежнего сходились и расходились. Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слез и боли. <…> Проституция, правда, исчезала, но явно увеличивалось свободное, без обоюдных обязательств, общение полов, в котором двигателем