Каждый день я посылала в Гилдфорд гонца выведать новости. Я очень надеялась, что к нам заедет кто-нибудь из Лондона и расскажет о событиях на полях сражений; но никто к нам не заезжал, мы так толком и не знали, что там творится, пока не вернулся один из наших вассалов. Он примчался верхом на украденном коне (а вскоре за ним последовали и все остальные) и сообщил, что сэр Генри тяжело ранен и близок к смерти. Я слушала его, стоя в полном одиночестве посреди конюшенного двора, пока кто-то не догадался послать за одной из моих фрейлин; та мигом примчалась и поддерживала меня все время, пока этот человек говорил о битве, кляня переменчивость фортуны и царившую на поле боя неразбериху. Оказалось, в густом тумане их обошли с фланга, затем граф Оксфорд переметнулся на сторону противника, или, по крайней мере, кто-то решил, что переметнулся, и возникла паника. Особенно когда граф напал на своих,[34]а чуть погодя из тумана, точно призрак или даже сам дьявол, появился Эдуард. Он так решительно повел свое войско в атаку, что армия Ланкастера вынуждена была отступить.

— Я немедленно поеду и заберу мужа домой. Приготовьте повозку и все необходимое, — приказала я управляющему сэра Генри, — да положите туда перину, одеяла и тому подобное. Ну и конечно, бинты и лекарства.

— Сейчас же разыщу врача и велю непременно отправиться с вами, — ответил управляющий.

Я восприняла это как упрек, ведь сама я за ранеными никогда не ухаживала и в целебных травах совершенно не разбиралась.

— Хорошо. И еще пригласите священника, — строго произнесла я.

Управляющий вздрогнул, видимо, подумал, что его хозяин при смерти и ему нужно будет исповедаться.

— Мы тронемся в путь как можно скорее, — прибавила я сухо. — Сегодня же.

Сама я скакала верхом, следом за мной тащилась довольно неуклюжая крытая повозка. Путешествие оказалось трудным, дороги раскисли, и мы достигли Барнета, когда уже сгущались весенние сумерки. Повсюду вдоль дороги мы встречали людей, которые умоляли нас помочь им добраться домой; некоторые просто тихо лежали на земле под зеленой изгородью и умирали от ран, потому что не нашлось ни друзей, ни родных, которые могли бы о них позаботиться. А порой нам приходилось уступать дорогу, поскольку ее преграждали отряды вооруженных людей, спешивших воссоединиться с той или иной армией. Я видела множество страшных вещей: человека, у которого мечом была отрублена половина лица; несчастного, который все пытался как-то подвязать рубахой живот и не дать собственным внутренностям вывалиться наружу; а двое израненных воинов, обнявшись и шатаясь как пьяные, брели по направлению к дому, хотя на двоих у них было всего три ноги. То и дело я съезжала с дороги и ехала по бездорожью, срезая углы, лишь бы быть подальше от этих ужасных страданий, этих истерзанных, умирающих людей; а если кто-то из них вдруг направлялся прямо ко мне, я, стараясь не смотреть на него, пришпоривала коня и скорей проносилась мимо. Повсюду поля были усеяны брошенным оружием и телами погибших — казалось, война вырастила там свой жуткий урожай.

Нам встретилось немало женщин; они, точно стая ворон, облепляли раненых и обшаривали их карманы в поисках денег или драгоценностей. Порой к моему коню трусцой подбегала перепуганная лошадь без седока и жалобно ржала, словно прося взять ее с собой или хотя бы утешить. Видела я и трупы тех рыцарей, которых сначала стащили с коня, а уж потом, на земле, прикончили; одного из них столь хорошо защищали доспехи, что он так и умер внутри них; его лицо под шлемом и опущенным забралом превратилось в кровавую кашу; а когда один из мародеров потянул за шлем, желая снять его, вместе со шлемом с плеч снялась и голова. Заметив, что сквозь щели шлема течет мозговая жидкость, я до боли стиснула четки, без конца повторяя про себя «Ave Maria» и стараясь усидеть в седле. Я вообще с трудом подавляла обморочную слабость и подступавшую тошноту; даже мой конь ступал осторожно и осмотрительно, будто и его тоже отвращал запах крови, будто и он понимал, как здесь опасно. Но все-таки Артур был опытным боевым конем, а я-то прежде и не догадывалась, до чего страшны последствия любой битвы. Я вообще понятия не имела, что такое война и поле брани.

И я никак не могла поверить, что и на долю Жанны д'Арк выпали те же испытания. Она мне всегда представлялась безупречно чистой, в сверкающих доспехах, верхом на белом коне и под развевающимся флагом с вытканными на нем лилиями и ангелами. Я никогда не думала о том, что ей не раз приходилось скакать сквозь кровь и грязь кровопролитных сражений, что она тоже, как и я, видела ужасные последствия войны. Я размышляла о том, что если все это делается по воле Господа, то какие же порой странные, чудовищные формы принимает Его воля. Я и не догадывалась, как на самом деле злобен бог войны. И никогда не предполагала, что святое божество способно призывать к свершению таких жестокостей и обрекать людей на подобные мучения. Мне казалось, что мы движемся по долинам царства смерти, да и сами напоминаем безжалостных вестников смерти — мы даже водой ни с кем не делились, хотя многие умоляли нас об этом, тянули к нам руки и указывали на свои окровавленные рты с выбитыми зубами. Если честно, мы просто боялись останавливаться, ведь если бы мы дали напиться кому-то одному, все они тут же бросились бы на нас. Нашему старшему конюху, ехавшему впереди, приходилось расчищать путь кнутом и криками: «А ну разойдись! Дорогу леди Маргарите Стаффорд!», и раненые, с трудом волоча ноги, расступались и давали нам проехать, закрывая лица от свистящего в воздухе бича.

Отправленный вперед слуга вернулся и сообщил, что отыскал моего мужа в одной из гостиниц селения Ветстоун. Гостиница эта, расположенная на грязной улочке, представляла собой обыкновенную деревенскую пивную с парой комнат для путников. Я не решалась спешиться: мне было страшно находиться рядом с этими ходячими мертвецами; но потом я все же слезла с коня и вошла в гостиницу. Я очень боялась, что муж окажется столь же ужасно изуродованным, изрубленным боевым топором, как и те люди на дороге. Но, зайдя в одну из задних комнат, я обнаружила, что он в чистой рубахе лежит на походной кровати, а живот его аккуратно и туго перетянут шарфом. На шарфе, впрочем, все сильнее расплывалось большое кровавое пятно, и я поняла, что рана у него действительно очень серьезная. Когда я появилась, Генри повернулся ко мне и даже сумел изобразить некое подобие улыбки.

— Ах, Маргарита, — с трудом вымолвил он, — не стоило тебе приезжать.

— Ничего, я добралась вполне благополучно. За мной следует крытая повозка; мы заберем тебя домой.

При одном лишь упоминании о доме его лицо осветилось радостью.

— Это хорошо; я буду рад вернуться. Порой мне казалось, что я уже никогда не увижу наш с тобой дом.

Я колебалась, но потом все же спросила:

— Очень тяжело было? И победа за Йорком?