litbaza книги онлайнТриллерыНатренированный на победу боец - Александр Терехов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 74
Перейти на страницу:

– Успеть самим это сдать! – В коридор! под ожиданием окрика. Кто тут? Лампы горят, никто еще не вернулся? Старый нес в охапке – не останавливаться, я валял стулья, не скрываться, кулаком по дверям. – Так! Чье это хозяйство? – В буфете тарелки с кашей на раздаче, черный хлеб; я звал на лестнице: – Кто живой? – На первом этаже работал телевизор, на вешалках – прогулочные теплые пальто и шинели, на столиках – стаканы сметаны. – Эй, хозяева?! – Из урны дымила, наверное, папироса, но даже на вахте – нет людей, я ткнулся и в женскую уборную, уже бегом, жадной опрометью, бросился к хлопнувшей двери – Свиридов!

Он плевался:

– Ну ты дал! Ну ты! Еле упросил… А что у нас вахта не охраняется? Чья-то машина. – Он помучил телефон. – Нет гудка. Вы почему без сиделки? Где Заборов?

– Мы нашли оружие! В мешке! В уборной!

Свиридов ошарашенно озирался:

– Ни хрена себе вояки, вон уж где оружие бросают, я покажу им, где орехи растут. Но где народ? Ведь только что… Кто есть на этаже?

– Никого.

– Как? А где бабы? Ладно бабы, где охрана? Раздевалка. – Бухал в дверь. – Раздевалка, твою мать!

Он потолкался в комнаты, пожал плечами, сызнова помучил телефон, плюнул, и мы вывалили на крыльцо, в тишину – в темнеющий, но еще не перепоясанный фонарями вечер, стужу. Старый прижимал к себе приклады-стволы, как сломанные лыжи.

Свиридов побежал, вздрагивая от собственных шагов, заглянул под черные елки, постучал в сугроб, ответивший деревянным отзвуком, и посулил чьей-то матери сто чертей. Хмуро посмотрел вдоль дорожки – подальше, у ворот, расхаживал часовой.

– Тревога! – гаркнул прапорщик. – Шагом марш ко мне! Что за дела?..

Неживые окна, хоть бы очертания головы, движение белого халата, голос; скелеты деревьев, крыша, ровно присыпанная бесследным снегом. Часовой продолжал выхаживать туда-сюда.

Свиридов не снес и широко пошел к воротам, свирепо взрыкивая:

– Товарищ солдат!

Часовой стал, снял шапку и прислушался. Скользнул в калитку, и нам было видно, как он, что есть сил, вдарил бежать через площадь, набычившись против ветра.

Свиридов остолбенел, пощупал у пояса:

– Ракетницу я… Так вот отойди на час. Так, та-ак, а чьяй-то машина? Кто разрешил машину? Пропуск на машину есть?

Тишина нестерпима, она придвигалась, мы бежали за ним, страшась, что и он пропадет.

– Товарищ прапорщик, потом машину…

– Как могли въехать? – Свиридов с пьяным упорством перся к «Ниве». – И не закрыта. Ну. И где пропуск?

– Товарищ прапорщик…

– Ну-ка? – Он залез, загудел. – А? Во народ! – Загудел. – Я покажу! – И гудок.

– Мы больше не играем, – зажмурясь посильней, закричал я с холма. – Выходите! – И споткнулся о свою черную тень – обрушился свет!

Гудки слиплись в вой, я уворачивался от света, Свиридов переломился через сиденье, цепляясь за руль, его тянули за подбородок черные лапы и вырвали! Старый осел на колени, вскинув дрожащие пальцы и взвыл от первого чужого прикосновения, я очумело двинулся припасть хоть к Старому, уже волоча на себе щупальца, но немного они дали себя потянуть – на сажень, и вмерзли ноги, а я все тянулся – хоть головой, я спасал глаза, сейчас упаду, но подхватили, волоком потащили, ноги сгребали снег, подхватили ноги; закрыл глаза, чтобы они не знали. Что я вижу.

Взлет крысобоя Время «Ч» минус 1 сутки

Остаток своего времени я хочу пролежать. Холодно ли, не могу сказать, но сквозит по лицу. Я чувствую горячее в голове, неловко уснуть: как оставишь это без присмотра. Сон содержит три части: засыпание, покой, пробуждение – лучше не начинать, если не уверен, что хватит времени на все. Столько пил, столько пил сегодня. Не хочу пить, а печет горло – не залить. Отчаяние. Первое условие отчаяния – темнота. Другого не видно, человек лежит один и вынужден… Есть лазейка: представлять себя не одного, но так может молодой. Отчаиваешься всего раз и сейчас, а другие разы – воспоминания вкуса первого отчаяния. Молодой я предвидел: отчаюсь первой близкой смертью или собственной неизлечимой болезнью. Нет, получилось в Казани. Мы чистили цирк – конюшни, клетки, буфеты; наняли нас частники – пирожки, сладкая вата, только позволили «индивидуально-трудовую деятельность», такие пугливые были еще «итэдэшники». Цокольный этаж. Помойка. Старый поехал к семье, я досиживал договор. Глядел отдаленные последствия? Не, меня не отпустила падаль, я ждал заключения санэпидстанции на падаль в гостинице «Дустык». Или «Дуслык»? Почту оставляли в дверной ручке, я ходил в цирк вдоль реки, первые дни декабря. Без настроения, обслуга узкоглазая. С двенадцатого ряда циркачки с голым задом, под оркестр – розовые коровы. У гостиничной душевой они же – переломанные спортсменки плоского вида, подросткового роста, полувековые тети с детиной-мужем, детинами-помощниками. Город такой: задумаешься – за тобой очередь занимают. Забывал, что делаю, просыпаюсь и не пойму: почему?

И заболело ухо ночью. Днем – уезжаю, все, Москва, а в четыре часа–пять заболело, я ничком дожидался света, отъезда, к уху подушку – все возможное тепло, лекарств нет, никого не вызовешь, кому там? – город, я помню, блины гниющего, обрызганного, тяжелого снега в грязи, не вода – муть течет, балконы подперты ржавыми трубами, беззубые проходные дворы… Что толку в тепле, может, хуже? То вроде спишь, а то несомненно понимаешь – нет, и глаза не закрываются, и ни-ко-му здесь… Боли-ит. В ухо капала и затыкала ваткой мать, и тогда в Казани эта нестрашная боль столько вытащила за собой нестерпимого. Совсем обжился, простился, а тут вдруг невозможно снести, что не вернется немногое скудное: теплая рука, наполненный дом, отзыв на первый стон, всемогущество матери. Клочок ваты в ухе. Отчаяние – не боль. Гробы спрячешь, а дряхлость незаметно жрет заживо дорогих. Нас оставляют жить – для чего же нас берегут? Дозволяя отчаяться. Тогда в Казани отчаялся, а потом – повторения вязли на зубах, не достигая сердца, как и ни хотелось иной раз повыть и подхлестнуться.

В застенке вместо обычного деревянного помоста – нары, убираются на день, крепятся к стене. Подложили матрас, я на брюхе, голову на край. Когда рвало, когда мелко трогающая язык щекотная дрянь опять прорывалась, распирала горло, протаскивала кислую судорогу коротким выплеском, уже слюнявым, порожним, – тогда я выносил голову за край, чтоб не марать матраса, и мгновение плаксивого вздоха я видел целиком зарешеченную дверь. Я уяснял условия задачи.

Лечь на бок и видеть дверь всегда? Тогда запачкаю матрас – как спать? Переваливаться с живота на бок в застегнутых на спине наручниках?.. Рядом люди. Посчитать немедленно; допросы – потом допросы, голову потребует другое. За дверью – ступеньки наверх. Худшее – мы в подвале, ниже улицы.

Однажды по ступенькам взошли. Дверь по звуку железная, но без осмотра дверной коробки такое знание бесполезно. Ведет ли дверь на улицу? Навряд ли. Какой-нибудь внутренний дворик. Передернуло, рвота походила уже на зевоту, на невыговариваемое слово, меня подвинули обратно, свалили на спину, утерли морду поездным полотенцем – насупленный парень: пиджак и галстук и белая рубаха. Он повозился с пуговицами и воткнул мне градусник под руку.

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 74
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?