– Но религия? Но общественное благо? Неужели вами движут одни личные мотивы? – спросил сэр Томас, которого несколько шокировали откровения сэра Джона.

– Я мог бы прибегнуть к красивому обману, но признаюсь, как на духу. Я думаю, что истинная религия – это достояние немногих, а общественное благо часто служит прикрытием эгоистических интересов. О, не примите это на свой счет, милорд, – вы являетесь исключением из общего правила!

– Гм, благодарю вас, сэр Джон, – это самая оригинальная похвала, которую я слышал, – покачал головой сэр Томас. – Что же, откровенность за откровенность, – я признаюсь, зачем мы решили пригласить вас к себе. Мы не рассчитывали найти в вас единомышленника, – и мы не ошиблись в этом, как я понимаю, – однако нам нужны ваши связи при дворе принцессы Елизаветы. Нам известно, что у вас были некоторые отношения с одной из приближенных ее высочества, и вы не раз бывали при дворе принцессы. Возможно, вас еще и поэтому изгнали из Лондона после того, как королевой стала Мария: она стремится окружить Елизавету исключительно своими людьми.

– Может быть. Но какое это имеет отношение к вашему, то есть к нашему заговору? – удивился сэр Джон. – К тому же, я никогда не был придворным Елизаветы и не состоял в ее свите. Я был неофициальным лицом, изредка приглашаемым к ее высочеству. Не знаю, как сейчас, но тогда Елизавета была очень мила: некрасивая, но обаятельная, рыженькая. Остроумна, глубока; очень живая и веселая. Любила играть в мяч и обожала маскарады. Я участвовал порою в ее увеселениях, и ее высочество как-то в шутку предложила мне занять пост главного распорядителя праздников. Сам я не придавал этому никакого значения: признаться, меня больше занимала та молодая особа, о которой вы упомянули.

– Вы нужны нам именно в качестве неофициального лица при дворе ее высочества Елизаветы, – загадочно произнес сэр Томас.

– Не понимаю.

– Для успешного осуществления нашего плана требуется человек, через которого мы могли бы поддерживать связь с Елизаветой и предупредить ее, когда наступит час решительных действий. Вот для чего вы нужны нам: мы не можем направить к Елизавете кого-то другого, потому что новый человек, появившийся около ее высочества, вызовет подозрения, – да и пристроить его ко двору принцессы будет крайне сложно.

– А я не вызову подозрений? – улыбнулся сэр Джон.

– Не вызовете. Простите меня, но мы опросили десятка три человек, которые знали вас, когда вы жили в Лондоне. Все они в один голос утверждают, что вы эпикуреец и циник, прожигатель жизни, чрезвычайно далекий от политики. Убежден, подобное же мнение существует и в секретной службе королевы Марии: там считают вас не опасным для королевы. Вас удалили из столицы под горячую руку, но сейчас, полагаю, не будут мешать вашему возвращению. Свидетельство тому – ваш беспрепятственный приезд в Лондон.

– Вот как? Выходит, зря я на них обижался? – поднял брови сэр Джон. – Ну, ну, не смотрите на меня так, милорд, – моя обида не уменьшилась, а увеличилась: стало быть, меня действительно принимают за мышь. Теперь придется доказывать, что я, все-таки, человек.

– Мы подвигаем кое-какие рычаги, и вы будете жить в Лондоне на законном основании, – продолжал сэр Томас. – Затем вам надо будет вновь представиться Елизавете и бывать при ее дворе. Дальше вы знаете; мы надеемся на вас.

– Продолжая считать меня циником и прожигателем жизни? – не удержался сэр Джон.

– Спаситель принимает всех. Те, кто ходят путями неправедными, тоже могут прийти к нему, – строго и серьезно сказал сэр Томас.

– Воистину так! – отвечал сэр Джон.

Часть 2. Двор королевы Марии

Король Генрих любил охотиться на оленей, королева Мария предпочитала соколиную охоту. Распространенная в Европе благодаря страстной увлеченности ею короля Фридриха Гогенштауфена, соколиная охота вот уже триста лет считалась самым изысканным видом отдыха для высочайших особ. На ней не надо было колоть, бить, стрелять животных, травить их собаками, – достаточно было выпустить в полет сокола, который находил и хватал добычу.

На соколиную охоту можно было выехать во всей красе, не боясь промокнуть под дождем, изорвать одежду об кусты и ветки деревьев или запачкаться кровью убиваемой дичи, – эта охота велась в поле, в ясную погоду, а добытых птиц и зверей подбирали ловчие. Правда, для того чтобы сокол мог охотиться, его долго обучали – не давали есть и спать, дабы сделать его покорным; выпускали на ослепленных и стреноженных зайцев, лис, крупных птиц и прочую живность, чтобы он мог расправиться с ними и запомнил, как это делается; кормили кровавым мясом только что убитых голубей, баранов и телят для поддержания хищнического духа. Однако охотнику не обязательно было участвовать в этой подготовке – он принимал уже обученную птицу из рук ловчего-сокольника и выпускал ее на дичь, любуясь, как сокол бьет утку на лету или ловит убегающего зайца.

Королева Мария выезжала на охоту всем двором, и выезд ее был больше похож на праздничный кортеж, чем на охотничью компанию. Наряды дам и кавалеров, хотя и назывались охотничьими, мало чем уступали праздничным нарядам; лучшие драгоценности сияли золотом и самоцветами. Запах дорогих итальянских духов густо смешивался с запахами кожаных седел и лошадиной сбруи, с запахами конского пота, полевых трав и вспаханной земли.

Королева ехала на белом иноходце впереди всей компании. Темно-зеленое платье Марии было украшено кружевами по краям рукавов и по воротнику; на голове королевы была шапочка, тоже зеленого цвета, со страусовым пером, прикрепленным большим изумрудом. Мария не любила пышных нарядов, но всегда одевалась с большим вкусом, – ей, некрасивой женщине, следовало заботиться о том, чтобы быть привлекательной для тех, кто ценит хороший вкус, а не броскую внешность. Лицом королева была похожа на простолюдинку, на прачку из лондонского предместья.

Мать Марии, королева Кэйт, была наследницей многих поколений испанских королей: Кэйт тоже нельзя было назвать красивой, но благородство ее облика было признано даже врагами. Отец Марии, король Генрих, был вторым правителем из династии Тюдоров, которая утвердилась в стране в результате долгой междоусобной войны. Поговаривали, что если бы в этой войне не погибли