Однажды за ужином рядом с Анной сидел сэр Генри Норрис, и она всем телом ощущала его физическую близость.

Генрих объяснил:

– Я пригласил сэра Генри, дорогая, потому что отныне он будет посредником между нами. Как хранитель королевского стула и глава моего Тайного совета, он станет направлять вас, пока вы не займете положение при дворе. Этот джентльмен в высшей степени достоин доверия.

– Это честь для меня, сир, – искренним тоном произнес Норрис и улыбнулся Анне.

Тут снова появилось чувство, будто они давным-давно знакомы, и Анна поймала себя на том, что ей трудно отвести взгляд. На мгновение возник трепет взаимного влечения, и Анна была уверена, что сэр Генри тоже его ощутил.

Король продолжал болтать, не заметив мимолетного изменения в настроении своей пассии. Поэты воспевают любовь с первого взгляда. Анна часто от нее отмахивалась, считая пустой выдумкой, но теперь познала. Не важно, что она едва знакома с Норрисом, в душе не было сомнения: чувство, которое она испытывала к сэру Генри с самого начала, – любовь, и этот человек обладает всем качествами, которые привлекали ее в мужчинах. Его лицо, его крепкое тело и красивые руки, его обходительность и улыбка говорили о том, каков он.

Но сэр Генри женат, а она обещала выйти за короля. На какое-то безумное мгновение Анне подумалось: не сказать ли Генриху, что она не сможет пройти через позор, не вынесет всеобщего осуждения и посрамления. Ну хорошо, пусть она сделает это, все равно Норрис несвободен, да и Генрих не примет ее отнекиваний.

Мужчины засмеялись, и Анна вспомнила, где она. Быстро вникнув в суть шутки, присоединилась к веселью.

Норрис смотрел на нее; она это чувствовала. Когда разговор свернул на любимую тему Генриха – охоту, – она улыбнулась своему соседу:

– Вы давно при дворе, сэр Генри?

Он сосредоточил на ней взгляд своих изумительно красивых голубых глаз:

– Прошу вас, называйте меня Норрис, госпожа Анна. Ко мне все так обращаются. Да, моя семья давно связана с двором. Я приехал сюда в юности, и мне посчастливилось удостоиться чести дружить с королем, который щедро наделил меня многими должностями. Десять лет я служил в его личных покоях и в прошлом году стал в них главным.

В продолжение разговора Анна остро чувствовала: между ними что-то происходит, что-то такое, в чем они никогда не признаются.

– И каковы теперь ваши обязанности?

– Я отвечаю за двенадцать джентльменов, которые служат в личных покоях короля. Мы все пользуемся особыми привилегиями, потому что имеем право входить в жилые комнаты его милости; мы заботимся о его личных потребностях и ежедневно составляем его ближний круг.

– Значит, вы обладаете большой властью.

– Все мы, госпожа Анна, но я надеюсь, мы не злоупотребляем этим.

– А кардинал, он недоволен вашей властью. – Это был не вопрос.

– На то есть причины, – буркнул отец, сидевший по другую сторону от Анны; король и герцоги тем временем обсуждали породистых рысаков. – Тот, кто вхож в личные покои, способен давать королю советы и оказывать влияние на его милость, контролировать доступ к нему, составлять протекции. Кардинал этого боится. Как лорд-канцлер, он может держать под надзором Тайный совет, но не личные покои. Дважды Уолси пытался их «реформировать», как он выражался, что означало изгнание оттуда слишком влиятельных лиц.

– Некоторых пригласили обратно, – улыбнулся Норрис. – Мне ни к чему говорить, что кардинал не особенно популярен в личных покоях.

– А вы там отвечаете за все, – сказала Анна, избегая его взгляда; отец не должен ничего заподозрить.

– Норрис – человек, которому больше всех доверяют при дворе, – пояснил отец. – На него полагается сам король, и, да позволено мне будет так выразиться, сэр Норрис может считаться одним из ближайших друзей его милости.

– Имею такую честь, – склонив голову, скромно подтвердил Норрис.

– И король отдал ему прекрасный дом в Гринвиче.

Перед мысленным взором Анны пронеслось мимолетное видение: они с сэром Генри там вдвоем, вдалеке от двора и своих придворных обязанностей. Какое бы это было удовольствие!

Отец поинтересовался здоровьем детей Норриса. У него их оказалось трое, и Анна поняла, что ей невыносима сама мысль об этих живых доказательствах его близости с женой.

– Я знаю, вы будете другом моей дочери, – продолжал между тем отец.

– Сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать ее, милорд, – пообещал Норрис.

В его искренности сомневаться не приходилось, так же как в теплоте, с которой прозвучали эти слова.

Королева сопротивлялась.

– Она не станет меня слушать! – жаловался Генрих тем же вечером, когда разошлись остальные участники ужина. – Твердит одно: разрешение, данное на наш брак, верно; женой Артура в подлинном смысле она никогда не была, так что Левит к данному случаю неприменим.

– Это правда? – спросила Анна, ощущая нарастающее возмущение Екатериной, которая никак не хотела взглянуть в глаза реальности и отступиться.

Генрих мрачно уставился в пустой очаг:

– Мой отец не сомневался, что ее брак с моим братом так никогда и не свершился окончательно, и… Ну, если честно, Анна, я был девственником, когда мы поженились, и в любом случае не понял бы разницы. Я поверил ей. Она женщина честная и добродетельная. Но теперь вот думаю: не могла ли она – невинная, в чем я не сомневаюсь, – не понимать, что именно с ней должно было произойти, или считать, что этого не произошло, когда на самом деле все свершилось? Они провели вместе семь ночей.

– Или лжет, потому что хочет остаться королевой Англии.

– Я так не думаю, – слегка вспыхнув, сказал Генрих.

Анну раздражало, что он по-прежнему высокого мнения о Екатерине и с отвращением воспринимает любую критику в ее адрес. Сам он мог критиковать супругу, но никто другой! И наверняка оттого, что Екатерина все еще была его королевой, его женой.

«Но она не имеет права!» – кипятилась про себя Анна.

– В Левите нет подробных объяснений. Мужчина не может жениться на жене своего брата. Вот и все, и никакой папа не может дать разрешение на такой брак.

– Екатерина придерживается мнения, что Левит применим только в том случае, если бы она родила Артуру ребенка. Цитирует текст из Второзакония, который требует от мужчины жениться на вдове своего брата, но она не права. Это не относится к христианам.

– Она хватается за соломинку.

Жизнь несправедлива, Анна это знала, но к ней – особенно. Екатерина, у которой нет никакого права быть королевой, завоевывает симпатии всех вокруг, а ее, прожившую безупречную жизнь, клянут везде, куда бы она ни пошла, и поносят по всему христианскому миру. О да, она слышала все эти кривотолки! Большинство людей смотрит на нее как на Иезавель, которая заняла место добродетельной жены. Только кто из них добродетельнее: Екатерина, прожившая в грехе восемнадцать лет, или она, Анна, ревностно оберегавшая свое целомудрие и ни разу не поощрившая притязаний короля? В те дни ей было трудно чувствовать что-либо, кроме возмущения, по отношению к Екатерине, несмотря на всю ее доброту.