Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Бытующее ныне убеждение, что все ментальные процессы бессознательны, так явно противоречит опыту, что его можно рассматривать просто как симптом метафизических миазмов, вызванных чрезмерным влиянием со стороны научного материализма»[391].
2) Материализм приводит к серьезным нестыковкам в мышлении. Превосходный пример материалистских нестыковок приводят Эделмен и Тонони в «Вселенной сознания». Объясняя, почему они отказываются принимать во внимание нематериалистский подход к сознанию, авторы пишут:
В чем бы ни заключалась уникальность человеческого мозга, нет необходимости обращаться к духовным силам, чтобы объяснить его функции. Достаточно дарвиновских принципов изменчивости в популяциях и естественного отбора, а элементы, привнесенные спиритуализмом, не требуются для того, чтобы мы продолжали обладать сознанием. Иметь человеческий разум и мозг означает являться результатом эволюционного процесса. Появляющиеся антропологические свидетельства эволюционного происхождения сознания у человека служат дальнейшим подтверждением идеи, что теория Дарвина – самая значительная в идеологическом отношении из всех великих научных теорий[392].
Рассмотрим утверждения этого примечательнейшего абзаца по порядку:
1. Утверждение, согласно которому «дарвиновские законы» решат проблему, – не что иное как символ веры, в данном случае веры, противоречащей историческому опыту.
2. Эделмен и Тонони не говорят, что они подразумевают под «спиритуализмом», а этот термин нейробиологи не из числа материалистов редко используют в контексте своей работы, если используют вообще. Таким образом, они удобно открещиваются от возражений против строгой нематериалистской гипотезы[393].
3. Тот факт, что «иметь человеческий разум и мозг означает являться результатом эволюционного процесса», ничего не говорит нам. Вопрос не в том, происходила ли эволюция, а в том, что движет ею, и в том, что именно она произвела на настоящий момент.
4. И наконец, утверждение о теории Дарвина как самой значительной в идеологическом отношении из всех великих научных теорий, никак не соотносится с целями дискуссии. Теория Дарвина не предсказывает появления сознания и не описывает его.
3) Материализм приводит к появлению гипотез, которые невозможно подвергнуть проверке. В книге «Виток креативности: как мозг создает разум» Эрик Харт указывает на одно из многочисленных затруднений, лишающих материалиста надежду на точное определение состояний мозга:
Нам хотелось бы знать, какие примерно из 100 миллиардов нейронов активны, а какие нет в каждую миллисекунду (время, требующееся для срабатывания нейрона). Если принять активность за «1», а неактивность за «0», каждую миллисекунду понадобится цепочка из 100 миллиардов нулей и единиц, или 100 триллионов каждую секунду. Для того чтобы непрерывно вести отчет об истинном состоянии нейронов, мне понадобилось бы каждую секунду выдавать что-то вроде 100 миллионов книг, содержащих миллион символов каждая. Этот невероятный отчет пришлось бы сравнивать с моими ментальными состояниями в процессе их возникновения[394].
Уже плохо, а дальше будет только хуже. Как признает сам Харт, у разума и мозга каждого человека свой жизненный путь, при прохождении по которому они меняются, поэтому информация, полученная для его мозга, неприменима ни к какому другому – и даже к его собственному мозгу спустя некоторое время! Возможно, читатель вспомнит, что этот вопрос поднимался в главе 4, и продолжает вставать, поскольку он настолько противоречит надеждам материалистов, что зачастую замалчивается в публичных дискуссиях. В итоге, к примеру, мнение Шанже о полной идентичности состояний разума и состояний мозга не поддается проверке и не имеет прогностической силы.
4) Обещающий материализм приводит к продвижению неосуществимых проектов в неопределенном будущем, чтобы избежать решения насущных проблем. Сражаясь с проблемой квалиа, Эделмен и Тонони утверждают, что когда-нибудь мы будем создавать «артефакты сознания»:
Хотя до наступления дня, когда у нас появится возможность создавать такие артефакты сознания, еще далеко, нам может потребоваться создавать их – то есть пользоваться синтетическими средствами – до того, как мы получим полное представление о самих процессах мышления. Но как бы далека ни была от нас дата их появления, такие артефакты будут созданы[395].
Однако авторы признают, что «даже тогда мы не будем непосредственно знать реальный опыт ощущений индивида, создавшего артефакты; квалиа, с которыми сталкивается каждый из нас, как артефакты, так и личности, сохраняются в нашем собственном воплощении, нашем фенотипе»[396] – а это равносильно признанию, что артефакты вряд ли окажут значительную помощь в понимании квалиа.
5) Материализм, воспринимаемый всерьез, подрывает нашу способность в конце концов понять человеческий разум и человеческий мозг. Стивен Пинкер, к примеру, размышляет: «Наш мозг создавался в расчете на пригодность, а не на истину. Иногда истина приспосабливается, в других случаях – нет»[397]. Откуда же тогда таким ученым и философам, как Пинкер, Крик и Деннет, известно, что их идеи ускользнули от эволюционной потребности, следовательно, имеют независимую ценность, а идеи их противников-нематериалистов – нет? Оба набора идей можно обнаружить в человеческой популяции, вдобавок идеи нематериалистов значительно преобладают. Голословного утверждения, что материализм опирается на факты, недостаточно. В основе идей нематериалистов тоже лежат факты. Но материалистские учения подрывают нашу веру в способность оценивать эти факты, поэтому материалистам бесполезно утверждать, что их свидетельства лучше, чем у нематериалистов.
6) Материализм отстает от современной физики. Классическая физика рассматривает вселенную как независимые сгустки материи, взаимодействующие согласно неким механизмам. Причина, по которой сознание представляет проблему для материалистской нейробиологии, состоит в том, что у нее как будто бы нет механизма. Современная квантовая физика считает вселенную суперпозицией состояний. Эти состояния не существуют обособленно друг от друга, поэтому их взаимодействие не управляется тем или иным механизмом. Как пишет Б. Алан Уоллес,
