Она запнулась, вспомнила обстоятельства смерти сына. По иронии судьбы, Олег лишился жизни не под землей, а на ее поверхности, и не в кромешной тьме, а белым днем.

«Нельзя позволять Хованиной погружаться в ее горе, - подумала Ева. - Надо срочно направить ее внимание в другую сторону».

- Вы говорили о странностях в поведении Олега.

- Ах да, простите. С ним стало совершенно невозможно разговаривать, - задумчиво произнесла Полина Дмитриевна. - Вроде слушает, а сам смотрит мимо и где-то витает. А потом брякнет что-нибудь этакое… просто диву даешься! Словно мысли прочитал! Или начнет такую ерунду нести, хоть уши затыкай.

- Ну, например? - придвинулась поближе Ева.

- Про лабиринт какой-то. Его спирали будто движутся по кругу жизни и смерти и хранят в себе переходы в иной мир. Вот идешь, идешь - все, как обычно, - и незаметно оказываешься в другом мире. А потом, если снова идти, идти, так же невзначай возвращаешься обратно. И еще: Олег что-то говорил про неразгаданный отпечаток руки Мастера, который имеет лабиринт, и… как он его называл? Танец судьбы! Вам приходилось слышать что-либо подобное от здравомыслящего человека?

- Нет. Но это еще ничего не значит, - серьезно сказала Ева. - А что ваш сын имел в виду?

- Вот и я пробовала задавать ему тот же вопрос, - вздохнула Хованина. - Он тогда долго, долго смотрел на меня, словно это с моим рассудком не все в порядке, и молчал. Пять, десять минут мог безмолвствовать, а заканчивалось это одной и той же фразой: «Надо идти только вперед!»

- Надо идти только вперед? - переспросила Ева.

- Да, - кивнула Полина Дмитриевна. - Это он называл ключом от лабиринта. Понимаете? Ну как мать может спокойно слышать такой бред от родного сына?

Ева не нашла, что возразить. Она успокаивающе погладила женщину по руке, улыбнулась.

- Фотографии свои почти все порвал и сжег, даже детские, - продолжала жаловаться Хованина. - Где это видано? Я не выдержала, расплакалась от обиды. Что, говорю, ты наделал? Это же память была! А он отвечает - зачем, мол? Память есть цепи, которые привязывают нас. К чему, спрашиваю, привязывают?

Полина Дмитриевна сморщилась, всхлипнула.

- Что же Олег ответил?

- «Сама подумай!» - так и сказал. Дескать, жизнь каждого, и твоя тоже, - подобие лабиринта, в центре которого находится смерть. Разве ты не стремишься туда? Разве не хочешь постичь эту тайну? - Хованина залилась слезами. - «Какую тайну? - спрашиваю его. Ты молодой еще, жить и жить. Тебе о смерти рано думать!» - Она осеклась и подняла заплаканные глаза на Еву. - Выходит… не рано. В самый раз было Олегу о смерти подумать. Господи-и-и! - Полина Дмитриевна вдруг прижала руки к щекам. - Ой… как же я забыла-то? Перед тем как разбиться ему, состоялся у нас странный разговор. Сын говорил, что видел в подземелье Двуликую… ну, призрак такой. У диггеров встреча с ней считается плохим предзнаменованием. Олег тогда еще решил, что в ближайшее время спускаться в тоннели не станет. Дескать, Двуликая предупреждает его о смертельной опасности. Он и Люсе Уваровой об этом говорил.

- Какие отношения связывали Люсю и Олега? - спросила Ева. - Исключительно дружеские?

- Доверительные, - поразмыслив, ответила Хованина. - По большому счету, друзей у сына не было. Приятели, единомышленники, брат Эдик, знакомые, вот, пожалуй, и все. Люся ему нравилась, по-человечески, а как женщина… не знаю. Иногда Олег звонил ей, приглашал куда-нибудь, иногда она приходила к нам. Последний раз - около двух недель тому назад. Мы сидели в гостиной, пили чай. Люся принесла абрикосовый торт и книгу о подземных тоннелях Перу. Да! Они говорили о предназначении этих гигантских по протяженности коридоров, пересекающих горные недра; спорили, кто и каким способом мог их построить. А главное, зачем? Как же называлась книга? «Чинкана»? Кажется, да, «Чинкана». Если не ошибаюсь, так звучит на перуанском наречии слово «лабиринт». Поручиться не могу, от горя все в голове перепуталось. Кстати…

Полина Дмитриевна замолчала на полуслове. Ева застыла в напряженном ожидании. Интуитивно она почувствовала: из уст матери Олега прозвучит сейчас нечто важное.

- Тем вечером мы поздно засиделись, - заговорила Хованина. - Сын вызвал для Люси такси. Провожая, он вышел в прихожую, помог девушке одеться. Я тоже вышла, но по выражению лица поняла, что не вовремя. Поэтому простилась с Люсей и отправилась убирать со стола. У нас в прихожей висит большое зеркало. Проходя мимо с чашками и тарелками, я невольно бросила взгляд на Люсю и Олега. Он ей что-то дал, кажется, черную папку. - Женщина взволнованно заерзала. - У меня это совершенно вылетело из головы! Олег ей отдал свою папку! Это так на него не похоже… Хотя он мог возвращать Люсе какие-то бумаги. Знаете, почему я обратила внимание на папку? - оживилась Полина Дмитриевна. - Олег сказал: «Если ничего не случится, через месяц отдашь». Может быть, он предчувствовал беду? И еще: когда Люся уже стояла в дверях, он добавил: «Ни в коем случае не заглядывай туда. Богом заклинаю!»

Москва. Три месяца тому назад

Смерть Александры Гавриловны произошла тихо, естественно: больная уснула и не проснулась.

- Только святым Бог легкую кончину посылает, - вытирая слезы, изрекла Глаша. - Царствие вам небесное, хозяйка!

Владимир, молчаливый и бледный, с отрешенным лицом, стоял у гроба рядом с Феодорой.

Петр Данилович сам занимался похоронами супруги: хлопоты отвлекали его от выражения скорби, которой он не чувствовал. Ему было жаль жену, евшую себя поедом из-за драгоценного сынули. Но что он мог поделать? Сердце Саши, тяжело перенесшее смерть первого ребенка, так и не восстановилось. Приступы случались все чаще, и наконец болезнь взяла свое. Нельзя защитить человека от него самого.

Господин Корнеев тоже горевал, потеряв ребенка, но дети не составляли всего смысла его жизни. Возможно, потому, что он - мужчина; возможно, потому, что ему приходилось вести бизнес, который требовал сил и внимания. Тогда как Саша отказалась от карьеры и сосредоточилась на домашнем очаге, на воспитании детей. Или по причине более хладнокровного принятия Петром Даниловичем жизненных ударов. Он был бойцом, привык отражать атаки, нападать, а при необходимости - уходить в глухую оборону.

Господин Корнеев рано осознал: второй сын, на которого возлагалось столько надежд, не удался. То ли умом не вышел, то ли еще чем, трудно судить. Как отец Петр Данилович смирился; как человек - не смог побороть легкой брезгливости и презрения по отношению к Владимиру. Его возмущало, когда жена, словно квочка, кудахтала над ненаглядным мальчиком, не замечая, что он давно превратился в никчемного, пустого прожигателя жизни. Те неуклюжие потуги, которые делал сын, приводили мать в восхищение; Петра Даниловича же, мягко говоря, раздражали, а если говорить точнее - бесили. Постепенно он справился со своей досадой и перестал делать какие бы то ни было ставки на Владимира. Существует такой жизненный факт: бездарные дети, и не стоит воспринимать это как трагедию или личное крушение. Не всем же рождаться гениями? Не всем суждено стать заметными фигурами на игровом поле. Так и задумано, что рядом с королями на шахматной доске находятся и пешки, и кони, и прочая свита. Последних, кстати, гораздо больше.