тонкий, как бумага, матрас, и попытался представить, как Хельга и Скульд смогут находиться в таком месте.

Скульд крепко спала: по дороге в город мы покормили ее остатками нашей провизии. А вот я не поел и совершенно не желал задерживаться в комнате, где, наверное, вполне могли и убить, если включишь лампу для чтения. Поэтому я не хотел быть там, пока не придет сон, тем более я не был уверен, что он придет. Сколько было времени, я понятия не имел, хотя живот подсказывал, что время ужина прошло. Глубокое чувство тоски и одиночества погасило искру надежды, вспыхнувшую, когда мы только вошли в Пирамиду.

Я взял Скульд на руки и отправился в бар. Владелец ночлежки сказал, что их в городе два, но настоятельно рекомендовал не заходить ни в один из них. Почему, он не объяснил. Он даже не оторвал взгляд от книги, которую изучал с сосредоточенным вниманием ученого.

Бар тускло освещали закоптелые масляные лампы, свисавшие с потолка. От них валил черный дым; смешиваясь с сизым, табачным, он окутывал все желтоватым туманом, отчего казалось, что находишься под водой.

Люди толкались, как бараны в стаде. Голоса звучали слишком громко, чрезмерная численность отупляла. Большинство говорили по-русски. Я растерянно огляделся по сторонам, собираясь развернуться и уйти. Брошенная дрезина или бесхозный корабль казались куда удобнее всего увиденного, но потом в глубине зала я заметил два столика. Один пустовал, и я бросился к нему, как потерпевший кораблекрушение, который среди волн замечает выступающую скалу.

Я положил Скульд на стол – среди шума малышка продолжала спать, словно под колыбельную. В полном изнеможении я сел рядом. На миг бар показался слишком ошеломляющим, и я, вытащив из котомки книгу, постарался сосредоточиться на словах. На глаза мне попался мужчина: он в одиночестве пил за соседним столиком. Высокий и худой, он был желтолицым, как большинство других шахтеров, с темными волосами и темной бородой. На столе перед ним стояли бутылка, стакан и больше ничего. Вид у мужчины был совершенно удрученный. Мы отчаянно старались не смотреть друг на друга. Я делал вид, что читаю.

– Здравствуйте! – вдруг прозвучало по-русски.

Мужчина смотрел в мою сторону, но не был уверен, что это гортанное приветствие адресовано мне.

– Привет!

– Извините, – сказал я на шведском, впервые посмотрев на мужчину. Его глаза напоминали пещеры. – Боюсь, я вас не понимаю. Шведским или норвежским владеете?

– Нет, – ответил мужчина с явным неодобрением, потом на секунду замолчал, и я решил, что наш разговор окончен. Но потом на английском с сильным акцентом мужчина добавил: – Это моя последняя надежда.

– Вот теперь я вас понимаю, – на приемлемом английском отозвался я.

Незнакомец угрюмо кивнул, но продолжать разговор особо не торопился. Какое-то время он пил с какой-то особой решимостью. Наконец он снова на меня посмотрел и кивнул на мое изуродованное лицо с усталым пониманием.

– Ты шахтер? – спросил мужчина. – Или один из отверженных?

– Пожалуй, и то, и другое, – ответил я, слегка растерянный прямотой вопроса, хотя лучше прямота, чем ужас или смятение, с которыми я обычно сталкивался. – То есть прежде я был шахтером, а теперь просто отверженный. Ну, или я всегда был отверженным.

На лице у мужчины мелькнула слабая улыбка, чуть приподнявшая краешки его усов.

– У тебя нет выпивки, – заметил он.

– Собираюсь с духом, чтобы заказать.

Тотчас мужчина громко свистнул, и в нашу сторону повернулось несколько голов. Он сказал что-то, полное согласных, другие тут же ответили непонятным словом «яма», бармен произнес очередную длинную цепочку согласных, а слово «яма» прозвучало еще несколько раз.

Примерно через минуту нам принесли второй стакан и бутылку водки с аляповатой советской наклейкой. Услужливые завсегдатаи многозначительно смотрели на моего соседа по столику, но за время эпизода с бутылкой не перекинулись с ним ни словом. Когда мы снова остались наедине, он налил нам по полному стакану.

– Будьмо![20] – проговорил мой сосед. – Чин-чин!

– Skål![21] – ответил я, и мы осушили стаканы.

Мы повторили процесс еще несколько раз, прежде чем у кого-то из нас появилось желание сказать больше. В итоге любопытство и водка пересилили мои сомнения.

– Я Свен, – представился я. – Изначально из Стокгольма. Малышку зовут Скульд, она дочь моей племянницы. Я охочусь на угодьях к северу от Земли Хокона VII, живу в Рауд-фьорде.

– Я не знаю, где это, – проговорил мужчина с абсолютным безразличием.

Я махнул рукой примерно в ту сторону, где, по моему мнению, находился север, и не стал вдаваться в подробности.

– Илья, – наконец представился мой собеседник, показывая на себя. – Из Украины.

– Я не знаю, где это.

– Неудивительно, – ответил Илья, сощурившись от внезапного гнева. – Мать-Россия, огромная жирная свинья, проглотила ее. Пять лет назад.

– Ах! – воскликнул я, силясь вспомнить лекции по истории и географии Европы, которые слышал от Тапио. Водка путала мне мысли. – Прости, что спрашиваю, но ты по этой причине пьешь в одиночестве? Потому что не любишь русских?

– Русские не хуже многих других. Но в одиночестве я пью, потому что я не из их круга. Мы порознь. Всегда порознь. – Казалось, Илья с этим смирился, но грустил.

– Потому что ты из Украины?

– Потому что я еврей. – Илья слегка приподнялся на стуле и недружелюбно на меня взглянул.

– Ах! – снова воскликнул я, но не смог припомнить, что слышал соответствующую информацию от Тапио или от кого-то еще. Илья был первым увиденным мной евреем, и, к своему стыду, я удивился тому, что внешне он ничуть не отличается от других людей.

– Ради всего святого, не говори, что я похож на христианина или что до меня ты евреев в глаза не видел.

– У меня и мыслей таких не было, – отозвался я. – Люди зовут тебя Ямой? Это уменьшительно-ласкательное слово? Уничижительное?

– «Яма» – это русское слово, обозначающее лунку в земле. Бездну. Дыру. Думаю, они говорят так не со зла. Я тут в паре турниров участвовал. Местные потрясены моим умением пить, не пьянея. Так я завоевал определенное уважение.

В самом деле, хоть мне и казалось, что Илья начал пить за несколько часов до моего прихода, выглядел он совершенно трезвым. А вот мне становилось все сложнее следить за тем, чтобы бар не плыл перед глазами, да еще язык начисто развязался.

– Ты всегда такой неприкаянный? – спросил я. – Других еврейских шахтеров в Пирамиде нет?

– Есть несколько, – ответил Илья. – Но я и с ними не связан. Я отверженный, как и ты, понимаешь? – На миг краешки его усов снова приподнялись. – Местные евреи в основном набожные. Семейные. Ограниченные. – Илья прижал