С годами коллекция таких образцов все множилась, пока их число не стало измеряться миллионами единиц хранения – образцов тканей, запечатанных в кусках парафина размером с ноготь большого пальца руки, или залитых формальдегидом в специальных сосудах, или размазанных по предметным стеклам для микроскопов. Все это сложено в картонные коробки и расставлено по полкам здания склада из гофрированного железа, расположенного в нескольких милях от лаборатории Таубенбергера. Это как бы аналог Библиотеки конгресса для мертвых. И наверняка, рассуждал Таубенбергер, там можно обнаружить истинные жемчужины. Главной задачей стало определиться, что именно искать, как выбрать для себя беспроигрышный вариант.

Таубенбергер расхаживал по своей лаборатории, в тысячный раз задаваясь вопросом, чьи ткани затребовать на анализ. На какую интригующую медицинскую загадку постараться получить ответ? «Мы должны заняться кем-то из знаменитостей, – размышлял он. – В хранилище должны лежать образцы тканей всемирно известных людей, как, к примеру, президент Гарфилд [16] или кто-то подобный ему. В тот день он встречался со своим шефом, доктором Тимоти О’Лири, возглавлявшим отделение клеточной патологии, и доктором Марком Микоцци, директором Национального музея здравоохранения и медицины, также принадлежавшего Армейскому институту патологии, и поделился с ними своими мыслями, вдохновив старших коллег на поиск вариантов важного эксперимента в духе исследования глаз Джона Дальтона, который они могли бы осуществить сами. Быть может, раздумывали они, стоит взяться за желтую лихорадку, нечто, связанное с великим медиком рубежа XIX–XX веков Уолтером Ридом, который установил, что желтую лихорадку вызывает вирус, переносившийся москитами? В конце концов, даже здание их института располагалось в комплексе Центра медицины вооруженных сил, носившего имя Уолтера Рида. Но им никак не приходило в голову, какой аспект желтой лихорадки или личности самого Рида можно превратить в перспективный научный проект. Не обошли они вниманием и так называемую болезнь военных лагерей времен Гражданской войны, которой заражались тысячи солдат, умиравших как мухи. Не исследовать ли им образцы тканей погибших от нее и проверить, действительно ли это был сыпной тиф, как писали теперь в любом учебнике истории?

А потом их вдруг озарило. «Мы сидели в глубокой задумчивости, когда одному из нас пришел на память грипп 1918 года», – вспоминает Таубенбергер. И они сразу поняли: это как раз то, что им нужно. «Вот оно! Вот наш великий проект! В этом мы сошлись сразу», – говорит Таубенбергер. Они располагали образцами тканей солдат, умерших в 1918 году, когда больше военнослужащих погибло от болезни, чем пало на поле брани. Существовала вероятность, что им удастся разыскать подходящие образцы, срезы легких молодых людей, умерших тогда, в которых могли до сих пор уцелеть частички смертоносного вируса. А с помощью ПЦР становилось возможным выявить эти частички и реконструировать генетический код вируса гриппа 1918 года. Тогда они смогут определить, к какому типу он принадлежал, и, быть может, даже постичь тайну его небывалой убийственной силы.

Но конечно, задача перед ними вставала сложнейшая. Даже если они найдут ткани умерших от инфлюэнцы 1918 года людей, вирусы в их легких могут оказаться погибшими еще до того, как врачи взяли образцы и переслали в хранилище. В том же случае, если вирус все еще присутствовал в одном из образцов (при всей ничтожной вероятности этого), от него могло остаться так мало материала для исследования, что даже самые современные методы молекулярной биологии окажутся бессильны возродить его.

Ученым пришлось сразу охладить свой пыл и настроиться на реалистический лад. «Мы приступили к проекту, не придавая ему поначалу особой важности. Шансы добиться успеха представлялись чертовски ничтожными», – рассказывает Таубенбергер.

Но стоило начать строить планы дальнейшей работы, как их невольно охватил энтузиазм. «Вскоре мы почувствовали, как это дело все больше и больше захватывает нас. Чем больше мы узнавали о той эпидемии, тем интереснее и интереснее становилось».

В ожидании возможности приступить в работе Таубенбергер и Энн Рейд потратили около двух месяцев на изучение публикаций о гриппе 1918 года. Оба прочитали «Забытую американскую пандемию» Альфреда Кросби. Если Таубенбергер еще хоть что-то слышал о гриппе 1918 года, будучи студентом-медиком, то Рейд о нем понятия не имела. А потому их обоих так поразили почерпнутые из литературы сведения о катастрофических последствиях, причиненных тем вирусом.

«Я вообще ничего не знала о гриппе 1918 года, – рассказывала Рейд. – Но чем больше я читала о нем, тем тверже становилась моя решимость вплотную им заняться и продолжать до тех пор, пока мы не получим ответов на самые насущные вопросы. Еще больше меня поразили разговоры на эту тему с простыми людьми. У каждого, кому перевалило за шестьдесят, остались свои воспоминания о той эпидемии. К примеру, мать моего соседа умерла от гриппа, когда ему самому едва исполнился год. Как же получилось, что о такой грандиозной трагедии почти никто теперь не вспоминает?»

Но даже когда они приступили к работе, Таубенбергер не слишком распространялся о проекте за пределами института. Этот человек по натуре предельно точен во всем и избегает демонстраций преждевременной уверенности, как и скороспелых выводов. Он предпочитает тщательно трудиться и не торопить события.

Рейд во многом с ним схожа. Быть может, это вообще характерно для ученых, занятых той неспешной, монотонной, требующей предельной осторожности частью молекулярной биологии, которая кажется столь далекой от высокой конкуренции в сфере современных биотехнологий, где ставки порой очень высоки. Именно туда стремятся звезды науки, жадные до славы и наград, да и сам характер их деятельности требует как можно быстрее ставить в известность о полученных результатах своих коллег и конкурентов, как и потенциальных инвесторов. А о таких, как Таубенбергер и Рейд, можно сказать, что они занимают место в самом глухом углу своей научной отрасли. Их трудов не замечает широкая публика, и прежде чем уделить время новаторским экспериментам, они должны справиться со своими повседневными поручениями. Тот же Таубенбергер, хотя и мог урывками заниматься собственными исследованиями, имел первоочередное задание от руководства – создать для военных собственную лабораторию молекулярной диагностики.

Как бы то ни было, но даже годы спустя, когда они уже знали, насколько успешно продвигается их проект, Таубенбергер и Рейд были крайне сдержанны в эмоциональных оценках своих достижений, предпочитая обсуждать только их научную сторону, но всегда с оговорками и предостережениями.

Вероятно, как руководитель небольшой лаборатории, Таубенбергер тоже отдавал себе отчет в том, что он не самая подходящая фигура, чтобы ставить перед собой цель разгадать тайну гриппа 1918 года. Но при этом следует оговориться, что он всегда прокладывал свой путь, избегая слишком очевидных способов добиться в науке славы и преуспеяния. Он относится к тому типу мужчин, которые долго выглядят намного моложе своих лет. Ему было под сорок, и он руководил лабораторной группой, но его с легкостью принимали за неопытного стажера. У него округлой формы лицо, широкие карие глаза и шапка прямых темно-русых волос. Он и одевается, как студент, предпочитая костюму свободные вельветовые брюки, а свой пропуск носит на цепочке вокруг шеи. Никаких лабораторных халатов, пиджаков и галстуков. Водит он старенький «мерседес», который купил подержанным в 1995 году, когда родился его первенец – сын, потому что посчитал, что ему теперь нужна просторная и безопасная машина. И конечно же, он был совершенно неизвестен той узкой группе исследователей инфлюэнцы, которая узурпировала всю работу над гриппом 1918 года.

Даже само по себе место, где работает Таубенбергер, не располагает к частым контактам с внешним миром. Армейский институт патологии находится на задворках Вашингтона. Да и сам комплекс Центра Уолтера Рида непостижимым образом вклинился в район небогатых жилых домов в колониальном стиле, каждый из которых стоит на небольшом участке земли вдали от крупных научных конгломератов. Отсюда несколько миль езды до густо застроенного исследовательскими корпусами Национального института здравоохранения, раскинувшегося на пологих склонах холмов в Бетесде, штат Мэриленд, как и до белоснежной башни главного военно-морского госпиталя, где проходят медицинские обследования президенты США.