— Италия вам понравится, — сказал Джонатан, все еще не отрывая от нее взгляда. — Искусство, картинные галереи, руины…

— Да, — прервала его нетерпеливо мисс Флитвуд, и слабая краска выступила на ее щеках. — Мне не терпится увидеть ее. Искусство — моя страсть, а репродукции дают лишь слабое представление о действительности.

Они заговорили о картинах, потом о книгах, а я стояла, не вмешиваясь в их беседу, и молчала с мрачным видом. Я всегда чувствовала себя невеждой в ее присутствии, но сегодня ощущала этот контраст особенно остро, зная его преклонение перед человеческим интеллектом. Тем не менее ученость не повлияла на утонченность ее вкусов; когда Джонатан назвал несколько романов, написанных женщинами, она слегка нахмурилась:

— Книги мисс Остен, вы правы, очаровательны. Но это неженственное создание, принявшее даже мужское имя, не делает чести нашему полу, мистер Скотт. Меня удивляет, что такие книжки издаются, они аморальны.

— Но очень хорошо написаны.

— Какое это имеет значение, когда их содержание так зловредно! Ее требования большей свободы для женщин смехотворны. А сумбурные эмоции, почти мужская страсть…

Она смешалась, покраснев.

— У женщин нет подобных эмоций? — спросил Джонатан.

— Нет, эти чувства присущи и женщинам, — ответила мисс Флитвуд спокойно. — Они присущи женщинам тем более, когда им приходится их подавлять, как того требуют законы Бога и общества и их собственная природа.

— Мы держим вас на холоде, — сказала я резко. — Мистер Скотт…

Мы попрощались, и, дойдя до опушки рощицы, Джонатан остановился и оглянулся.

Она стояла там, где мы оставили ее. Ветер утих, и тяжелые складки ее пальто висели неподвижно. С головой, укутанной в капюшон, она совершенно не напоминала женщину — скорее колонну или высокий камень.

Я довольно грубо толкнула Джонатана, и он вздрогнул, словно пробудившись ото сна. Он взял меня под руку, и мы молча пошли по тропинке, пока легкий подъем не скрыл от нас и домик священника, и деревья, и неподвижную фигуру.

— Ну? — сказала я.

— Она слишком красива, — медленно ответил Джонатан. — Лицо человека, обреченного на трагедию. Оно повелевает людьми и толкает их на сумасбродные, безрассудные поступки. Возможно, поэтому она прячется здесь. С таким заурядным интеллектом…

— Что? — вскричала я ошеломленно. — У нее блестящий ум!

— Хорошо образованна, — спокойно ответил Джонатан. — Наверняка у них с братом был один домашний учитель. Несомненно, она много читала и разбирается в прочитанном. Но в ней нет оригинальности мышления, искорки воображения, напрочь отсутствует юмор. Ну, — добавил он, поглядывая на меня искоса, — я заслужил уже прощение или мне следует дальше поносить эту женщину?

Я рассмеялась вопреки желанию, а Джонатан ухмыльнулся:

— Все, что я сказал, тем не менее правда. Вы смеетесь над такими абсурдными вещами, Люси! Вы даже в состоянии находить смешное в своем нынешнем неудобном положении. Вы смеетесь, улыбаетесь, когда думаете о любви. Именно так надо любить. И вот поэтому я люблю вас: за ваш смех, и ваше мужество, и ваше непослушное воображение. Ну-ну! Как вы смеете плакать, после того как я сказал, что люблю вас за ваш смех?

— Вы никогда этого не говорили прежде, — сказала я, шмыгая носом и смеясь одновременно, в прискорбном сочетании.

— Видимо, я никогда не повторю этого еще раз. По-моему, такое говорят только единожды. А вы? Проявите мужество, оно у вас есть. Скажите мне!..

— Я люблю вас.

— Ну что ж, — сказал Джонатан после долгого молчания. — Мы рассмотрели все факты. Они не имеют ничего общего с этими тремя словами, и к чему мы пришли?

— Нам ничего не остается делать, — сказала я почти безразлично и добавила, не удержавшись: — Неужели это состояние напоминает опьянение? Безрассудная радость, счастье, не связанное с действительностью? Если так, я понимаю, почему пьют мужчины.

— Не надо, — пробормотал Джонатан. — Не говорите так.

— Я подумала, вы должны знать: что бы ни случилось, если я не увижу вас снова, я никогда не забуду эти минуты.

— Я рад этому, — сказал Джонатан с ожесточением. — Хотелось бы чувствовать то же самое. Но это не избавляет меня от мысли, что надежда на счастливое будущее — в некоем акте, от которого хочется напиться, только подумав об этом.

Только через несколько секунд я поняла, что он имел в виду, и мое радужное настроение частично испарилось.

— Что же мне делать? Я не могу, не могу примириться с ним, не сейчас… Но если он захочет…

— Скажу вам одно, — сказал Джонатан. — Если он не захочет, вас ждут серьезные неприятности. Подобное ненормальное положение не может более продолжаться.

Остановившись, я вырвала свою руку.

— Что вы говорите? Кажется, вам все равно…Джонатан снова взял меня за руку.

— Я — юрист, а также мужчина и влюбленный. И я не могу не мыслить как адвокат; в особенности если не думать юридическими терминами, то можно сойти с ума А это не поможет ни вам, ни мне. Нет, Люси, я не кинусь, как Ромео, в поисках яда, не впаду в отчаяние или запью. Я не настолько глуп или не настолько романтик Может быть, вы разочарованы ?

— Нет. Какая из меня любящая женщина, для которой гибель возлюбленного — мера любви к ней?

— И вот еще поэтому я люблю вас, Люси. — Он продолжил, слегка улыбаясь: — Вы убедили меня в одной вещи — в вашей оценке мисс Флитвуд.

— Я убедилась, что вы восхищены ею.

— Мое восхищение ничего не имеет общего с этой оценкой. Согласен с вами, что не она — причина холодности вашего супруга. Ни при каких обстоятельствах подобная женщина не унизится до безрассудного поступка, как…

Он вдруг замер на месте, его пальцы, сжавшие мою руку, заставили меня остановиться. Я взглянула на него с понятным недоумением и вдруг замерла, забыв о протесте, едва не сорвавшемся у меня с языка. В его лице не было ни кровинки, губы его побелели.

— Что с вами? — закричала я. — Вы поранились, заболели? Почему вы так выглядите?

Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня. Казалось, мускулы его шеи одеревенели.

— Нет, нет, ничего. Я схожу сума. Это невозможно… Извините, Люси. Давайте вернемся в дом, вы вся дрожите от холода.

Меня всю действительно трясло, но не от холода. Что за мысль пришла ему в голову и заставила так измениться?

На следующее утро шел сильный дождь и было темно, как ночью. Такая погода была предвестником зимы, когда я окажусь в полной изоляции в «Серых Виселицах». Как и Клэр, я привыкла называть его усадьбу этим именем, хотя, полагаю, по совсем другим причинам.