людьми, бассейн был сух, а мозаика стен хоть и чудная, но мертвая. Теперь же каждый зигзаг поверхности светился, будто улавливая свет, источаемый алой жидкостью. Все шевелилось, мерцало и пульсировало, подчиняясь неуловимой, но такой очевидной симфонии.

— Где это мы? — поинтересовался Аба отплевываясь и вылезая из бассейна. — Пирамида что ли?

— Похоже на то, — ответил Вавилов и помог Юки с Эйрой выбраться. — Но только, похоже, в другое время.

— Вот возьми, — вложила Юки в ладонь Вавилову полукруг. — Пусть будут у тебя.

Он посмотрел сначала на манипулятор, потом поднял взгляд на нее. Блестящая, мокрая, со слипшимися волосами она, казалось, съежилась и потемнела. В груди опять все обмерло и загорелось. Ему нестерпимо захотелось обнять ее, прижать к себе и уверить, что все будет хорошо. Но нет… Хорошо не будет, да и не может быть в принципе. Ведь даже если весь этот кошмар и закончится благополучно, они разойдутся по своим местам. Она наверх в действительность ко своему оставленному телу, а он… Он скрипнул зубами и только глухо выдавил:

— Спасибо.

И вновь ловушка. Ни входа, ни выхода, ни лаза, ни глазка… Лишь алое панно покрывало вогнутые стены от вершины до кромки. Насмотревшись на него вдосталь, Вавилов со вздохом уселся на каменный пол и положил пред собой полукруги. Разгадка заключалась в них. Манипулятор привел их сюда и он же должен их выпустить. Но как? Он взял один полукруг покрутил его в руках так и эдак, подцепил ногтем краешек полиэтилена, взялся за него и размотал. Высвобожденная долька звякнула об каменный пол. Он взял вторую, точно так же развернул ее и уронил рядом. Полукруги, будто намагниченные, легли хорда к хорде, намекая Вавилову, подсказывая ему:

— Соединить?..

Он обмотал указательный палец все тем же полиэтиленом и стал подталкивать дольки друг к другу. Сантиметр, еще один, еще… Между половинками точно бы промелькнула синяя иска. Вавилов нахмурился и уже, было, подтолкнул их друг к другу окончательно, как его отвлек плеск, донесшиеся от бассейна. Он поднял голову, подумав, что кто-то из своих решил сунуться назад, но нет. Его спутники, разбредшиеся по зале, теперь оставили свои дела и глядели туда же, куда и он — на купель, в центре которой фонтанировал багрянцем гейзер.

Первым своим порывом Вавилов бросился к Юки и встал на полшага впереди нее, загородив собой. Фонтан булькал, кипел и поднимался все выше, пляска алой жижи постепенно упорядочилась в образ что-то или кого-то. Еще немного и жидкость успокоилась, опала, обнажив существо, отдаленно напоминающее двуного слона. Толстые безстопые ноги, хобот, свисающий до самой воды, коренастый, будто бы покрытый серой корою торс, маленькие ветвистые руки и… Глаза. Четыре алые точки, что буравили Вавилова, проникая в самую голову.

— Вавилов, — прорычал низкий, раскатистый голос, — глупо было надеяться, но ты пришел.

Чудовище шагнуло прямо по алой жидкости в их сторону, отчего компания, успевшая сбиться в кучку, шарахнулась назад.

— Не только сам, но еще привел мне ее. Вкусную. Маленькую. Искусственную. Фею.

Каждое слово он отмерял шагом, все ближе подходя к краю бассейна. Когда он перешагнул через борт и спустился на каменный пол, то Вавилов ощутил кожей его злое удовлетворение.

— Я погляжу, карманцы ты оставил? Но содержимое, о глупый Вавилов, содержимое-то принес. Ты его так и не соединил? Не-ет, не соединил. Но уже и не соединишь.

Вавилов хотел оглянуться, броситься назад, но не смог. Страх и волевая немощь заполонили его. Он не то чтобы шагнуть, даже пошевелить глазами не мог и лишь во все глаза смотрел на надвигающуюся гору с четырьмя горящими угольями в черепе.

Страшным ударом хобота чудище расшвыряло людей, будто те ничего не весили. Он упал, совершенно не чувствуя боли, подскочил и покатился как деревянная кегля. Когда вращение остановилась, пред глазами Вавилова оказался каменный пол и две маленькие блестящие дольки, на которые он смотрел сбоку. Все, что он мог — только смотреть. И он смотрел, напрягся, вкладывая в это взгляд всю волю, какой располагал. Нужно только сдвинуть его на сантиметр, на какой-то жалкий сантиметр… Взглядом, дыханием, ментальным толчком, хоть чем-нибудь! Иначе все было зря.

Одна из долек — ближняя к нему — задрожала, чуть подвинулась, из ее кончика стрельнула ветвистая искра и мир, вслед за искрой, взорвался белым пламенем. Вавилова отшвырнуло к стене и, о чудо, он почувствовал боль, да такую, от которой на краткий миг отключился. Он сдавленно засипел, на губах запузырилась кровь, но это было ничего, гораздо лучше, чем еще мгновеньем раньше, когда он не принадлежал себе.

Свалившись набок, Вавилов с трудом разлепил веки и приподнялся на локтях. Там, где лежали дольки манипулятора, теперь стоял другой иной. Он во всем был копией краноглазого, но с одним существенным отличием: от кончика своего нелепого хвоста, до макушки переливался бледной лазурью.

— Тиеф? — голос красноглазого, за секунду до этого такой насмешливый и грозный, теперь прозвучал растеряно. Но не в ушах Вавилова, а прямо в его голове. — Как ты нашел меня?

— Модаберти. Ты тоже он.

— Я… Не понимаю… Ты ведь умер.

— Как и ты. Но в отличие от тебя я не разгуливаю среди живых. А уж тем более не помыкаю ими.

— Зачем ты пришел?! Ты мешать мне пришел?!

— Я пришел убить тебя, брат. Твое время истекло.

— Нет! Я не понимаю! Зачем?! Как?!

— Ты так ничего не понял за двадцать тысяч лет. Чего же ты хочешь теперь?

— Я хочу, чтобы ты ушел!

— Уйду. Но с тобой.

С этими словами светлый бросился на противника, повалил его и прижал к земле. Тот пробовал сопротивляться, отбивался хоботом, стегал его по бокам хвостом, но все в бессильной тщете — Тиеф как будто весил вдесятеро больше. Он медленно, но твердо обвил его хобот своим, отвел в сторону и Вавилов увидел, как из его рта (если это, конечно, можно было назвать ртом) выдвинулась тонкая вздрагивающая трубочка.

— Помнишь пещеру Шара? Так вот тебе последняя капля.

С кончика трубочки сорвалась маленькая капелька света, попавшая черному уродцу точно под хобот — в рот. Его тело мелко-мелко задрожало, по заскорузлой коже побежали лазурные сполохи, он точно загорелся внутренним огнем. Тот, кто звался Тиефом, наконец, отпустил его, поднялся и теперь молча стоял, смотрел как яркое пламя пожирало Верховного. Его толстая кора прорвалась — прогорела в нескольких местах и языки огня вырвались наружу разгораясь все сильней. В каменном своде стало настолько светло, что кровавая мозаика на стенах поблекла и растаяла. От сгораемого тела, точно хлопья белого