Рано утром зэки еще спали, но Василий уже сидел с паханом возле бревна и беседовал. Он произнес:

— Вот, смотри, Витюха, какие замечательные люди бывают в лагерях. Для них доброе слово порой дороже жизни. Мы с тобой спали, а Петр Васильевич не спал, стерег наши документы.

— Да ты хоть проверь, на месте ли они, — сконфуженно сказал Петр Васильевич. — Может, я что взял.

— Я так тебе верю. Я же вижу, что ты за человек. Ты — настоящий».

[ГЖМ-2. С. 61]

2. В Эвенкии: «Какой-то баба летал»

На третий день, как мы вышли из Кавалькана, нас на оленях разыскал нарочный от нового председателя нацсовета Романова и передал записку: «Товарищ Ярмолюк, исци самолет. Романов».

— Какой самолет? — спросил я у почтаря.

— Незнай, — ответил он. — Совсем незнай. Какой-то баба летал.

— Какая баба? Куда летела? Что ей здесь делать?

— Романов сох капсе (ничего не говорил). Романов писал. Мин бильбапын (я ничего не знаю).

Лишь месяц спустя, прибыв в Нелькан, мы узнали, что речь шла о самолете Гризодубовой, Осипенко и Расковой, которые потерпели аварию на Амгуни. А искали их в первые дни по всему Дальнему Востоку.

[ГЖМ-2. С. 83]

3. Там же. Спирт, пляски

Работа была закончена. Задание выполнено. Полностью. У меня был неиспользованный НЗ спирта. Целый литр. Начали пиршество в самой большой урасе, у председателя нацсовета Романова. Набилось человек 20, а то и больше. Спирт я передал Романову. Тот бережно взял бутыль. Вытащил пробку. Понюхал. На лице засияло блаженство. Сказал жене принести полчайника холодной воды. Размешал ее со спиртом. И стал разливать по кружкам. Досталось всем. И мужчинам, и женщинам, и детям (нюхали). Романов произнес нечто вроде тоста, достоинством которого была предельная краткость. Всего одна фраза из трех слов: «Приеззай есьце, Виктор!» <…>

Вокруг костра начался национальный танец «Ёхарь» с пением. Я встал в круг, громко нараспев повторял слова запевалы, одновременно высоко подбрасывая ноги, двигаясь по кругу. Песня была проста. Запевала произносил одно какое-нибудь слово. Это было название то зверя, то птицы, а чаще всего какой-нибудь местной реки. Например, он кричал: «Оннё!», и все дружно, хором повторяли «Оннё!». Затем следовало другое слово «Тамут!» И хор кричал: «Тамут!» И так пока горел костер. После хоровода опять пили бражку и… снова хороводили.

[Там же. С. 84]

Тушь и мышь

В 1950-х сг. геологи сами вычерчивали карты к отчетам и планшеткам. Геолог Янской экспедиции Григорий Назаров заканчивал карту, над которой работал около месяца. Появился его приятель Спиридон Петрович Решетников (Слава), известный шутник. Когда Гриша вышел покурить, Слава наложил на карту заранее приготовленные кусочки восковки в виде клякс. Вроде как пролил тушь. Получилось очень натурально. Когда Гриша вернулся, то обомлел испорчен результат месячного труда! Но вскоре, конечно, все выяснилось, и отчет был Гришей защищен. Однако желание отомстить осталось. Как-то Гриша открыл дверь в кабинет к Славе и увидел, что тот стоит спиной к двери и чертит карту, в правой руке перо, а в левой флакон с тушью. Все знали, что Слава панически боится мышей, и вот Гриша крикнул: «Мыши!» Слава вздрогнул, и пузырек с тушью упал на карту.

(Из кн.: [Геологи Яны. С. 222])

Всю одежду похитил ветер

В начале 1930-х гг., солнечным апрельским днем в Хибинах с химиком Ермоленко произошел вот какой курьез. Он ушел на лыжах в безлюдную долину Кукисвум. Погода была прекрасная, было тепло, дул легкий ветерок, и в этих условиях многие катались, раздетые до пояса. Но Ермоленко решил раздеться донага. Одежду он повесил на куст. Оставшись лишь в лыжных ботинках и темных очках, он помчался по склону. Но в Хибинах погода меняется в считанные минуты. Внезапно налетел ветер, стало прохладно. Ермоленко вернулся за одеждой. Куст был на месте, но одежды на нем не было. Порывы ветра унесли ее куда-то. Ермоленко заметался, искал-искал, но не нашел, ни белья, ни брюк, ни куртки. Солнце скрылось за тучами, температура понизилась до -15 °C. Пришлось возвращаться на базу, как есть. Там вдруг услышали с улицы голос: «Мужики! Вынесите мне какую-нибудь одежду!» Закоченевшего Ермоленко одели и напоили спиртом.

(Из очерка Е. Б. Халезовой [ГЖМ-2. С. 199])

Телеграмма девушке

В середине 1940-х гг. Е. Б. Халезова и М. А. Фаворская работали на Дальнем Востоке. У них в партии был студент Степан. Парень оказался неудачным. Иногда в маршрутах тайно съедал весь хлеб и тушенку, как-то изрезал весь дефицитный ватман, сделав себе блокнот. Его ругали, но это не помогало. Ясно было, что для геологии он непригоден. Но вот сезон закончился. Купили билеты на Москву. Денег осталось в обрез. В ожидании «кукушки» Степан попросил: «Марина Алексеевна, дайте мне денег на телеграмму, а то дома волнуются». Мелких денег не было. М. А. дала крупную купюру, сказав, чтобы истратил самый минимум, на три-четыре слова. Вернувшись с почты, парень сдачу не принес. Сказал, что все истратил на телеграмму невесте. Вы только послушайте, какую чудесную телеграмму он отправил: «Дорогая Дашенька, очень скучаю, скоро приеду, жизнь кипит, малярия молчит. Были в тайге, видели медведя…» И так далее, всего около ста слов.

«Это был страшный эгоист в сочетании с идиотским инфантилизмом».

(Из очерка Е. Б. Халезовой [Там же. С. 244])

«По 100 баранов за каждую девушку!»

В 1945 г. Е. Б. Халезова работала в Казахстане, на Калбе. Как-то проехали через какое-то казахское село и остановились на ночевку в степи, километрах в трех от него. Во время ужина к группе геологов подъехали на лошадях двое казахов.

— Какие у вас красивые девушки! Давай поменяем на баранов!

Мужчины приняли это за шутку и решили ответить в том же тоне:

— А сколько дадите?

— Сто баранов.

— Нет, это мало. Давайте по сто за каждую. Тогда подумаем.

Казахи уехали. Только геологи стали засыпать, как услышали глухой шум, присмотрелись в полумраке и увидели тучи пыли на горизонте.

— Баранов гонят, — сказал один из наших. — Надо бежать. С ними шутки плохи.

Геологи вскочили, покидали вещи в машину и умчались к Зыряновску.

(Из очерка Е. Б.Халезовой [ГЖМ-2. С. 260])

Еще раз о геологической романтике

«Целыми днями мы стояли в очередях на вокзалах, доставая билеты до пункта назначения или же обратно, в Москву. Ночью приткнуться было негде. Бывало, что забирали в милицию как бездомных. Конечно, проверив, отпускали… на улицу. Мы хитростью проникали в комнату матери и ребенка. Я вешала на шею полевую сумку, надевала на нее ватник, и получался большой живот, как у беременной женщины. Кроме того, я изображала плохое самочувствие, и остальная наша компания должна была меня сопровождать. Так ночью можно было пересидеть на жестких диванчиках в теплом помещении».