Вода уходила и с бульканьем исчезла в сливном отверстии в полу, неизвестно почему вдруг открывшемся.

Лязгнула железная дверь, впуская Питерса и Бринка. Надзиратели без единого слова стали снимать с меня цепь.

Питерс и Бринк потащили меня наверх. Именно потащили, поскольку я уже не мог даже пошевелиться, не то что передвигать ногами. Я чуть ли не с блаженством растянулся на каких-то деревянных полусгнивших нарах в каморке водокачки. Закрыв глаза, я старался дышать ровно, подавляя приступы кашля. Видимо, в последние мгновения я все же нахлебался воды, и она добралась до легких, а теперь искала выход наружу. На меня набросили теплое одеяло, но от него было мало толку — насквозь промокшая одежда прилипала к телу.

Стоило мне открыть глаза, как все вокруг завертелось, я едва различал лица собравшихся у моего ложа. Я снова закрыл глаза, дожидаясь, пока мне полегчает. Лишь спустя какое-то время я узнал всех: Бланкарта, Питерса, Константина де Гааля и, к великому моему удивлению, инспектора Катона.

— Вам, как я посмотрю, ничего не стоит нагнать на людей страху, — высказался последний. На лице представителя власти застыли озабоченность и ирония. — Стоит оставить вас без присмотра на пару часов, как вы уже готовы осушить все амстердамские каналы.

— Так это ж не по доброй воле. Да и вы к этому руку приложили, инспектор, если уж быть до конца откровенным.

Бланкарт кашлянул.

— Не вам упрекать инспектора, Зюйтхоф. Кто знает, может, именно ему вы и обязаны жизнью.

— Как так? — не понял я и выплюнул воду, едва не угодив в стоявших.

Начальник тюрьмы в ужасе отшатнулся.

— Уж не сподобились ли вы счесть меня невиновным? — осведомился я у Катона.

— Угадали. За минувшие часы кое-что существенно изменилось.

— И этим я обязан вам? Посвятите же меня во все, инспектор!

— Не только мне, но и госпоже Моленберг.

— Моленберг? — повторил я, отчаянно вспоминая, где мог слышать это имя.

— Беке Моленберг, — решил помочь мне инспектор Катон.

— Ах да, этой кухарке.

— Верно. Я решил еще раз допросить ее, и, надо сказать, допросить как полагается. В конце концов она разрыдалась и призналась, что в первый раз лгала. Не вы подожгли дом, а сам Мельхиор ван Рибек. Он поступил так в припадке безумия, как выразилась кухарка. И я тут же направился сюда — к счастью, успел вовремя.

Константин де Гааль, явно разочарованный таким оборотом, выслушал слова инспектора с каменным лицом.

— Что именно говорила вам госпожа Моленберг? — не отставал я. — Кто подбил ее на эту ложь?

— Какой-то незнакомец. Он предложил ей кругленькую сумму в сто гульденов.

— И в самом деле немало! Ей и за год столько не заработать. Вот так нас всех и покупают толстосумы.

— Одним подкупом он не ограничился. Незнакомец, по словам Беке Моленберг, еще и угрожал ей — мол, если откажется распространять слухи о вашем поджоге, с ней поступят так же, как и с вами. Нет сомнений, что кому-то очень и очень нужно устранить вас с пути.

— И прикрыть тех, у кого действительно руки в крови, — добавил я. — Я имею в виду тех, кто и довел до безумия Мельхиора ван Рибека. Кухарка представила описание этого человека?

— Самое приблизительное.

— Подождите, дайте я попытаюсь. Так вот: хорошо одетый мужчина средних лет с темной бородкой.

— Примерно так она его и описала. А как вы догадались?

— Да потому что у вас уже есть одно такое же описание. Речь идет о человеке, который приходил забрать картину из жилища Осселя. Ту самую картину, которая несет смерть.

Катон усмехнулся:

— Недурно, Зюйтхоф. Я тоже уловил эту связь.

— Только теперь незнакомец готов платить вдесятеро больше. Видимо, мне остается гордиться, что я переплюнул картину в цене.

Попытавшись вызвать в воображении приметы незнакомца, я спросил:

— А вы пытались разузнать у Беке Моленберг о Мерте-не ван дер Мейлене?

— Конечно. Она знает этого торговца антиквариатом, он не раз бывал в гостях у ван Рибеков. Но разумеется, не он предлагал ей эту сотню гульденов.

— Хотя, вероятно, именно ему в конечном счете и принадлежала указанная сумма.

— Не исключено, что это может соответствовать истине, — уклончиво ответил инспектор Катон, явно не желая бросать тень на столь почтенного гражданина Амстердама.

— Вы говорите о торговце картинами и книгами ван дер Мейлене? — вышел из оцепенения де Гааль. — Какое он имеет ко всему этому отношение?

Но Катон, к моему облегчению, не убоялся явно тенденциозного вопроса Константина де Гааля.

— Я пока что на середине расследования, господин де Гааль, посему прошу вас верно понять меня: я не вправе разглашать, что выяснилось, а что нет, и брать кого-либо под подозрение без достаточных на то оснований. Ибо это неизбежно усложняет ход разбирательства и вызывает массу опасных моментов, в чем я уже успел убедиться в стенах Распхёйса.

Де Гааль побледнел от гнева.

— Вы отдаете себе отчет, с кем вы говорите, уважаемый? Не забывайте, я пользуюсь влиянием в определенных кругах, в том числе и в магистрате.

— Допустим, я об этом не забываю. И что же дальше? Желаете доложить обо всем магистрату? Извольте. Только не забудьте упомянуть и о том, что по вашей милости невиновного человека едва не погубили.

Катон повернулся к начальнику тюрьмы:

— И с вас, господин Бланкарт, никто не снимает вины. Вы что же, решили вернуть к жизни вашу печально известную водокачку?

— Простите, дело в том, что… э-э-э… господин де Гааль счел возможным, что…

— Я еще раз спрашиваю вас: мне что, дать этому делу официальный ход? В таком случае у господина Зюйтхофа есть все основания для подачи соответствующего судебного иска против всех здесь присутствующих, не считая меня.

Хотя подобное мне, откровенно говоря, не пришло в голову, я энергично закивал. Идея инспектора Катона пришлась мне по душе.

Бланкарт невольно бросил на де Гааля полный скорбной мольбы взгляд. Купец пробормотал:

— Вероятно, вы правы, инспектор. Посему лучше уж не поднимать шум. Если вас это удовлетворит, господин Зюйтхоф, готов признать, что несправедливо обошелся с вами.

— Должно ли это означать, что вы готовы взять назад вашу клятву отомстить мне? — спросил я.

— Мне ничего иного не остается, коль вы не имеете отношения к гибели Луизы.

— Что ж, в таком случае и я готов забыть об этом досадном инциденте, — ответил я и вновь обессиленно опустился на лежанку. Мне было не до выяснения отношений.

Полчаса спустя я сидел рядом с Катоном в экипаже, который должен был доставить нас на Розенграхт. На мне были какие-то лохмотья, срочно раздобытые для меня в Распхёйсе, но это мало заботило меня. Самое главное, что хотя бы сухие. А я — на свободе!