И возница тоже стал подниматься.

– Чистое, – глухо сказал возница. – И грязное. И чистое…

Он шагнул вперед и попытался кинуть ворот в ноги Змеенышу. Руки слушались парня плохо, необычное оружие упало, не долетев до цели какого-нибудь вершка; возница огорченно помотал головой, отчего косынка сползла ему на самые брови, и грузно побрел к Змеенышу.

Когда на плечо возницы легла сухонькая лапка преподобного Баня, парень попытался смахнуть ее на ходу – но не тут-то было! Лапка держала прочно. Возница остановился, развернулся к досадной помехе вполоборота и скосился на лапку у себя на плече.

– Чистое, – сказал возница, и в голосе его пробился недовольный хрип: так начинает крениться подгнившее дерево, прежде чем упасть на голову случайному прохожему. – Чистое, чистое и чистое. И грязное.

Кулачище парня с маху рубанул монаха по запястью, но был вовремя перехвачен. Огромное тело описало в воздухе красивую пологую дугу и, вздымая горы песчаной пыли, обрушилось наземь. Любой другой на месте парня, если не сломал бы себе хребет, то уж наверняка немало времени охал бы да хватался за поясницу, но возница полежал-полежал и начал вставать. По дороге он снял с себя кофту-безрукавку, обнажив мощный, слегка подзаплывший жиром торс, и отправил кофту в колодец.

– Чистое, – сказал почти голый возница.

И пошел к Змеенышу.

– Что ж это творится, люди добрые! – несколько запоздало возопил бельмастый купец, бледнея. – Это ж настоящий Великий Предел творится! Эй, Бу Цзи, немедленно прекрати! Ты это…

Бельмастый сделал шаг-другой, то ли намереваясь продолжить увещевания возницы по имени Бу Цзи, то ли собираясь лично вмешаться в творимый Великий Предел, но едва он попытался шагнуть в третий раз…

– Грязное, – неожиданно сказал торговец, и мутные бельма его неприятно потемнели. – И грязное. Ишь ты…

Он вернулся к своему приятелю, взял у него из рук мешочек с серебром, только что полученный последним от хозяина постоялого двора, и запустил увесистым мешочком в бритую голову преподобного Баня. Не попал, расстроенно хмыкнул и медленно направился к дерущимся.

Нет.

Не к дерущимся.

К Змеенышу – поднимая на ходу колодезный ворот и примериваясь к правому колену лазутчика.

Монах перехватил мешочек на лету, немедленно обрушив его на бесстрастное лицо возницы – но Бу Цзи, мертвый или живой, даже не заметил этого. Хотя сломанный нос очень трудно не заметить, особенно если это твой же собственный нос! Словно сообразив что-то, непонятное ему ранее, парень предал Змееныша забвению и пнул ногой ярко-оранжевую кашью. Удивительное дело: преподобному Баню стоило изрядного труда отвести предплечьем эту ногу! Тут же кулаки возницы замелькали вокруг жилистого монаха, как привязанные на цепях камни; преподобный Бань окунулся в эту круговерть, и посторонний наблюдатель потерял какую бы то ни было возможность следить за происходящим.

Словно два кота сцепились: один – большой, сытый, второй – тощий и драчливый; визг, мяв, кто кого и за что – не разобрать глазу человеческому!

Торговец с воротом уже к тому времени приблизился к Змеенышу. Лазутчик жизни пал на колени и принялся елозить в пыли, многократно кланяясь и хватая бельмастого за края его длинной блузы.

– Великодушный господин! – благим матом вопил Змееныш, целуя туфли бельмастого. – Не губите невинного отрока! Не сиротите моих детушек и старуху мать! Пощадите!

Никакой старухи матери и уж тем более малых детушек – во всяком случае, поблизости – у лазутчика не наблюдалось. Но такова была общепринятая формула выпрашивания милости, и не раз она спасала Змеенышу жизнь в обществе подвыпивших братков или хуньдунских лесорубов. Впрочем, если бы посторонний наблюдатель перестал всматриваться в схватку возницы с преподобным Банем и пригляделся повнимательнее к бельмастому и Змеенышу… Его, постороннего наблюдателя, наверняка заинтересовало бы вот что: уж куда как удобно было бельмастому опустить колодезный ворот на подставленный затылок жертвы – ан нет, не опустил! Топтался, примеривался, дважды норовил ткнуть в колено, но промахивался и снова принимался топтаться на месте. А молящие руки Змееныша блудливыми кобелями гуляли вокруг бельмастого, хватая за что попало, поглаживая, нажимая, цепляя… и бельмастый вдруг охнул, глаза его посветлели и налились мукой, ворот выпал из разом ослабевших пальцев, после чего торговец рванул освободившейся рукой блузу и невнятно захрипел.

И мучным кулем осел на песок.

Преподобный Бань отошел от исковерканного тела возницы – Бу Цзи еще мелко вздрагивал, но этим дело и ограничивалось – и пристально посмотрел на своего спутника.

Змееныш честно выдержал этот взгляд.

– Видать, сильно ты по душе господину Тайбо, – бросил монах, думая о чем-то своем. – Уберег он тебя…

За спиной монаха перестал дергаться возница Бу Цзи.

Вызванный лекарь с трудом привел в чувство бельмастого – торговец ничего не помнил, только и делая, что кланяясь преподобному Баню и Змеенышу, – после чего лекарь дотошно осмотрел тело возницы. И уверенно заявил, что все шесть видов пульса не прощупываются, каналы «цзинь-ло» закупорены и если ему, лекарю, скажут, что сей труп только что дрался с преподобным отцом и норовил сломать колено другому преподобному отцу, он, лекарь, только пожмет плечами и прочь пойдет, не забыв получить оговоренную плату.

Что и было сделано.

Когда Змееныш и монах из тайной службы покидали постоялый двор, оба, не сговариваясь, остановились на месте недавнего побоища и долго смотрели на полустертый круг, нарисованный на песке.

В кругу еще оставались два с половиной иероглифа.

Два «жань» и поперечная полоса с завитушкой от иероглифа «цзин».

Два раза «грязное» и кусок «чистого».

– Пойдем, – тихо сказал преподобный Бань. – Лодочник ждать не будет. Нам пора отправляться в Бэйцзин…

А возницу Бу Цзи без лишнего шума зарыли на городском кладбище, у самой ограды, и никому не пришло в голову интересоваться трупными пятнами на руках парня – особенно на второй день после его двойной гибели.

Зря, конечно.

Позвали бы судью Бао…

Свиток, не найденный птицеловом Манем в тайнике у западных скал Бацюань

…какая-то скотина сперла мой свиток!!! Впрочем, я даже знаю, какая – но об этом позже

С уходом Змееныша мне и моему мальчику стало тесно в монастыре. Никогда раньше за мной ничего подобного не водилось. А сейчас я стал задумываться над правотой девушек (боже, как давно это было!), утверждавших, что я – бездушное чудовище. Все шло к тому, что я отнюдь не являюсь благодетелем моего мальчика, свалившись ему в самом прямом смысле как снег на голову. Да, он был дурачком, да, общество слепца-гадателя сильно проигрывало пансионату для богатеньких детишек или даже общеобразовательной школе города Акпупинска… но жизнь в одной черепной коробке меняла нас обоих.