Она тяжело опустилась на стул, будто выплеснула нечто столь важное, что все ее тело осталось опустошенным, разбитым. Но она наконец-то сказала это и теперь могла оставить это в прошлом. Момоко глубоко дышала, как после невероятного напряжения сил.

Последовало долгое, мучительное молчание. Она понемногу успокоилась, дыхание вновь стало ровным, и она тихо кивнула:

— О да. Я справилась. Но едва-едва.

— Как ты, должно быть, меня ненавидишь, — почти прошептал он ей в ответ.

Она слабо улыбнулась:

— Я давно перестала тебя ненавидеть, Волчок. И любить тоже. — Она медленно открыла бутылку с виски, затем протянула ее Волчку, но тот покачал головой, — Ну а ты… — спросила она с горькой улыбкой, — ты всем доволен? Все у тебя хорошо? По твоему виду не скажешь. — Она отвела взгляд и покачала головой. — Ох, Волчок.

Снова повисло долгое, почти бесконечное молчание. Было ясно, что это конец всему, а не просто пауза в разговоре. Волчок все ждал, когда она продолжит, но она молчала. Может, ему просто уйти? Поставить стакан, быстро кивнуть и пойти, пробираясь но темному коридору, на шум того, другого, мира? Он уже собрался встать и вдруг заметил, что она изо всех сил сжимает и разжимает кулак. Так она ждет, ждет его ответа.

Он начал нерешительно и тем не менее нашел в себе силы произнести слова, которые мысленно твердил из года в год, никогда не надеясь сказать их вслух. Конечно, эта неотрепетированная речь с самого начала прозвучала не так, как он некогда задумал.

— Возможно, сейчас это уже не важно. Что бы я ни сказал, это уже не важно.

— Неправда. — Момоко резко отвела взгляд от стола. — Это просто ничего не изменит.

Он с трудом понял, что именно она сказала. Волчок был счастлив просто услышать ее голос. Он осматривал комнату, собираясь с духом и ожидая подходящего момента, пока пристальный, молчаливый взгляд Момоко не заставил его, запинаясь, начать свою речь.

— Ты должна мне поверить. Ни одного… дня не прошло, чтобы я не думал о тебе. О нас, — добавил он, поморщившись, — Дня не прошло, чтобы я не хотел забыть тот… тот ужасный… — он окинул взглядом комнату; воздух был полон воспоминаниями, и на мгновение показалось, что ему никогда не договорить до конца. — Тот ужасный поступок.

В воздухе повисла пугающая мертвая тишина, и Момоко забарабанила пальцами но столу.

— Знаешь, мне часто приходит на ум одна мысль. Это страшная мысль, страшная. Разве справедливо, что поступки, совершенные нами в годы, когда мы еще плохо знаем самих себя, так чудовищно необратимы. Если бы я мог вычеркнуть из жизни один-единственный час, сделать так, чтобы всего этого просто не было… Мне кажется, тогда можно было бы отменить и все последующие годы, и я смог бы прожить другую жизнь; мы смогли бы прожить другую жизнь. Один проклятый час. Один час стал границей между жизнью и мучительно медленной смертью. — Волчок растерянно обвел глазами комнату, остановил взгляд на журнальном столике и долго пытался по следам губной помады найти ту чашку, из которой пила она. Он тяжело дышал и жадно глотал воздух, но ему все еще трудно было говорить. — Не было ни единого дня, чтобы я не молил о том, чего ты не можешь мне дать, речь не о любви. Ее не вернешь. Как ты справедливо заметила, я сам уничтожил ее. Я говорю… — продолжал Волчок, озираясь, дрожащими губами, — я говорю о твоем… как сказать?.. прощении.

— Я не могу.

— Нет. — Он замотал головой, как будто об этом даже говорить было неприлично. — Нет, нет, конечно не можешь.

— Не потому, что не хочу. Я не могу. Не мне тебя прощать. Ты должен справиться с этим сам.

— Конечно. Ты совершенно права. Это мое дело.

Волчок уставился на пустой стакан — и когда это он успел его осушить? Портреты сурово глядели со стен, будто желая поддержать Момоко. Не в силах вынести их совместного осуждения, он снова собрался встать и уйти и повернулся к Момоко:

— Я полагаю… я полагаю, ты очень занята. И я не хочу тебя задерживать.

— Не говори глупостей, Волчок.

— Да, я пойду. — Он поставил стакан на пол, сжал руки на коленях, потом посмотрел в потолок, зажмурился и наконец выдавил из себя: — Позволь. Еще один вопрос. Почему ты мне так и не сказала?

Момоко резко глянула на него, с вызовом и тоской:

— О Наоми?

Волчок кивнул, его губы беззвучно шевелились. Он не в силах был произнести это имя, не имел на это права — и никогда не получит.

— Да.

— Я пыталась, Волчок, — проговорила она. — Честное слово, пыталась. Я писала тебе.

— Я не получал письма.

— Я знаю. Письмо вернулось нераспечатанным. — В ее голосе послышалась застарелая боль, глаза смотрели в потолок, грудь вздымалась. — Я не знала, где ты. А мне было так одиноко.

Волчок впился ногтями в колени и отвернулся от нее, будто ослепленный ярким светом. Потом резко ударил кулаком по ноге:

— Боже мой, как же такое могло случиться?

В ее глазах читался упрек, читался так же ясно и недвусмысленно, как в те далекие годы. Глаза эти говорили: «Тебе, Волчок, как никому другому, должно быть известно, как такие вещи случаются». Он поднял руку, внутренне соглашаясь:

— Да, да. Ты совершенно права.

Теперь она дышала почти ровно, и он отважился попросить слабым голосом:

— Расскажи мне. Какая… какая она?

Момоко окинула взглядом комнату и впервые заметила, что уже смеркается. Волчок все глядел на нее с невыразимой мукой и жадным интересом.

— Чтобы узнать это, Волчок… — она вздохнула. — Чтобы действительно узнать, какая она, надо было быть с нами.

И тут голова Волчка, казалось, сорвалась с плеч и упала на руки, а тело затряслось от неистовых рыданий. Момоко приподнялась — впервые за этот день она готова была дотронуться до него. Но в этом не было смысла — сейчас он был далеко, так далеко, что до него было невозможно дотянуться.

Волчок понимал, что замысел его провалился. Вот что вышло из столь тщательно подготовленного совпадения. Ничего из этого не получится, никогда не получится. Вот сейчас выйдет отпущенное им время, они встанут, разойдутся, каждый в свою сторону, и это будет конец. Никогда ему не проникнуть в заветный мир этих двух существ, из жизни которых он в свое время исчез. Исчез слитком рано, чтобы узнать Наоми. И вернулся слишком поздно, чтобы научиться выговаривать слово дочь, не запинаясь и не спотыкаясь.

Момоко ждала, пока рыдания стихнут. Наконец Волчок поднял голову, огляделся и вытер глаза. Комната погрузилась в полумрак.

— Боже мой, — сказал он, вставая. — Боже мой. Я задержал тебя, тебе надо идти.

Она покачала головой. Нет, никуда ей не надо идти. И медленно поднялась со стула. Волчок умоляюще посмотрел на нее. «Ты позвала меня, — заклинали его глаза, — ты ведь сама позвала, пожалуйста, сделай что-нибудь». Казалось, Момоко кивнула в ответ на эту невысказанную мольбу, и мгновение спустя Волчок почувствовал, как ее руки кольцом смыкаются вокруг него, как она мягко привлекает его к себе. На краткий миг мир вновь обрел цельность. А потом она медленно отступила, и Волчок снова стал одиноким, жалким обломком распавшегося целого.