— Для этого надо хотя бы появиться.

— Да, ты права. Я не мог. Сама знаешь, с нашей работой…

— С этого и надо начинать. — Она поднялась, чувствуя, как хлынула кровь к онемевшим ногам. — Ты в Вашингтоне, я здесь. У тебя своя работа, от которой ты никогда не откажешься. У меня тоже работа. Компромисс невозможен.

— Звучит как объявление войны.

— Нет, простая логика. Я пытаюсь быть практичной. — Она развернулась и направилась к выходу.

— И еще пытаешься защититься.

— А разве это плохо?

Она обернулась.

— Тебя ничем не прошибешь, Джейн.

— Потому что я этого не позволю.

Они покинули часовню. Пересекли двор и вышли за ворота, которые с лязгом захлопнулись за ними.

— Думаю, не стоит биться головой об стену, — сказал он. — Я готов на многое ради тебя. Но ты тоже должна идти навстречу. Ты тоже должна чем-то жертвовать.

Он развернулся и направился к своей машине.

— Габриэль! — окликнула она.

Дин остановился и обернулся.

— А как ты представлял себе нашу встречу?

— Не знаю. Но мне казалось, что ты по крайней мере будешь мне рада.

— А что еще?

— Что мы опять будем трахаться как кролики.

Она усмехнулась и покачала головой. «Не искушай меня. Не напоминай мне о том, чего мне так не хватает».

Он посмотрел на нее.

— Я бы согласился и на первое, Джейн, — сказал он. Потом скользнул в машину и захлопнул дверцу.

Она смотрела ему вслед и думала: «Трахались как кролики, вот и началась эта неразбериха».

Она поежилась и взглянула на небо. Всего четыре часа, а казалось, ночь уже вступает в свои права, отбирая у дня последние мазки серого света. У Джейн не было перчаток, а ветер так свирепствовал, что обжигал пальцы, пока она доставала ключи и открывала дверцу машины. Сев за руль, она попыталась вставить ключ в замок зажигания, но пальцы онемели и не слушались.

Она замерла, держа ключ в замке.

Вдруг вспомнились руки прокаженной, пальцы, изъеденные до култышек.

И из глубин подсознания внезапно всплыл вопрос о женских руках. Что-то мелькнуло в разговоре, а она это упустила.

«Она сказала, что я грубая, потому что я спросила, почему у той тети нет пальцев».

Джейн вышла из машины, вернулась к воротам и долго звонила в колокол.

Наконец появилась сестра Изабель. Выцветшие глаза неодобрительно глядели на Риццоли сквозь решетку.

— Мне нужно поговорить с девочкой, — сказала Риццоли. — С дочкой миссис Отис.

* * *

Нони оказалась в старой аудитории в конце коридора; она сидела там одна, болтая ногами, за старым преподавательским столом, который был усыпан цветными карандашами. На монастырской кухне, где миссис Отис готовила ужин, было значительно теплее, и аромат свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой доносился даже до этого дальнего крыла, тем не менее Нони предпочла спрятаться в этой холодной комнате, подальше от ядовитого языка и неодобрительных взглядов матери. Девочка, казалось, даже не замечала холода. Она зажала в ручонке ярко-зеленый карандаш и, высунув от усердия язык, рисовала искры, сыплющиеся из головы человечка.

— Он сейчас взорвется, — сказала Нони. — Смертельные лучи плавят его мозги. От этого он должен взорваться. Если готовить еду в микроволновке, она иногда взрывается, и это выглядит так же.

— Смертельные лучи зеленого цвета? — поинтересовалась Риццоли.

Нони подняла на нее взгляд.

— А разве они должны быть другого цвета?

— Не знаю. Я всегда думала, что они… мм… серебристые.

— У меня нет такого карандаша. Конрад забрал его у меня в школе и не отдал.

— Думаю, и зеленые сгодятся.

Нони успокоилась и снова принялась рисовать. Она взяла голубой карандаш и добавила лучам красок, так что они стали похожими на стрелы, нацеленные в голову несчастной жертвы. На столе уже скопилось немало таких несчастных. Целая серия рисунков изображала космические корабли, стреляющие огнем, и голубых пришельцев, у которых отваливаются головы. Тематику творчества девочки нельзя было назвать мирной. Да и сама Нони казалась Риццоли странной — эдакий маленький гремлин с цыганистыми карими глазами, жмущийся по углам.

Она выбрала мрачное место для укрытия. Аудиторией, судя по всему, давно не пользовались, ее беленые стены были испещрены шрамами от бесчисленных кнопок и пожелтели от скотча. Ветхие парты были сдвинуты в дальний угол, так что середина была абсолютно пустой. Единственным источником света оставались окна, и сейчас они пропускали лишь серые тени.

Нони начала следующий рисунок из инопланетной серии. В голове жертвы зеленых лучей теперь зияла дыра, из которой выпрыгивали пурпурные шарики. В пузыре над ним появилась надпись с восклицанием: «ААААААААА!»

— Нони, помнишь тот вечер, когда мы беседовали с тобой?

Темные кудряшки подпрыгнули, когда девочка кивнула.

— Вы так и не пришли потом навестить меня.

— Да, извини, я просто замоталась.

— Хватит вам мотаться. Нужно сесть и расслабиться.

В ее заявлении слышалось эхо взрослых нотаций: «Хватит сновать туда-сюда, Нони!»

— И нельзя быть такой грустной, — добавила Нони, потянувшись за новым карандашом.

Риццоли молча наблюдала за тем, как на листке появляются ярко-красные искры, вырывающиеся из взорвавшейся головы. «Господи, — подумала она, — эта девочка все видит. Бесстрашный маленький гремлин видит больше, чем кто бы то ни было».

— У тебя очень хороший глаз, — сказала Риццоли. — Ты многое замечаешь, верно?

— Я однажды видела, как взорвалась картофелина. В микроволновке.

— Ты в прошлый раз нам что-то рассказывала про сестру Урсулу. Говорила, что она отругала тебя.

— Да, отругала.

— Она сказала, что ты грубая, потому что ты спросила про руки какой-то женщины. Помнишь?

Нони подняла голову, и из-за кудряшек выглянул темный глаз.

— Я думала, вам интересно только про сестру Камиллу.

— Я хочу спросить и про Урсулу тоже. И еще про ту женщину, у которой что-то не то с руками. Что ты имела в виду?

— У нее не было пальцев. — Нони взяла черный карандаш и нарисовала птицу над головой человечка. Стервятника с огромными черными крыльями. — Грифы, — сказала она. — Они питаются мертвечиной.

«Докатилась, — подумала о себе Риццоли, — принимаю на веру слова девочки, которая рисует инопланетян и смертоносные лучи».

Она наклонилась ниже. И тихо спросила: