— Легко вам читать это… — вздохнула Пэгги. — А что все это значит?

— Это апостольское благословение от Папы Римского, Иннокентия Пятого,[126]— пояснил Холлидей. — Кажется, оно называлось «Urbi et Orbi»,[127]благословение городу и миру. Перевести можно примерно так: «Святые Апостолы Петр и Павел, на силу и власть которых…» Тут я не уверен в слове. Возможно, «надеемся»… «Пускай просят за нас перед Богом и так далее и тому подобное..» Иннокентий Пятый был Папой во времена Крестовых походов.

— Вот как? — удивилась Пэгги. — Благословение?

— Так часто начинались церковные послания в Средние века. Но тут есть и продолжение. Вы можете как-нибудь распечатать изображение?

— Почему бы и нет.

Журналистка повозилась с мышкой, нажала несколько кнопок на клавиатуре. Стоящий неподалеку принтер загудел, зашуршал бумагой и выдал листок.

— Так-так-так… — Джон подхватил еще горячую бумагу и принялся читать. — «Молим, чтобы учение Иисуса Христа вошло в жизнь каждого…» Так-так-так… «Пусть благодать снизойдет на нас и пребудет вечно…» Тут большой кусок совершенно нечитаемый. Ага! «Тем самым даем вам, Рутгер фон Блюм, известный также как Роджер де Флёр, адмирал Неаполя и святого ордена Храма, полное право и власть доставить эти сокровища в безопасное место через море и из рук безбожника Саладина…»

— А там сказано, где находится это безопасное место?

— Нет. Все, что здесь сказано, это: «fanum cavernam petrosus quies».

— Как это понимать?

— «Пещерное святилище в скалистом месте отдыха». Это примерный перевод. Все-таки я не изучал латынь углубленно.

— Мы должны снова поговорить с Раффи.

Когда они добрались до больницы и получили у доктора Мензера разрешение посетить больного, Вануну уже не лежал, а сидел. Половину трубок и проводов сняли. Археолог выглядел гораздо лучше. Ложечкой он брал из пластиковой упаковки зеленое желе и осторожно, чтобы не зацепить разбитые губы, отправлял его в рот. Они продемонстрировали ему распечатки фотографий, а Холлидей сопроводил показ своими приблизительными переводами с латинского языка.

— Это папская булла, — сказал профессор. — Воззвание. Такие лицензии или патенты выдавали каперам, которые занимались морским разбоем. По сути дела, пираты, но на государственной службе.

— Странное слово — булла, — заметила Пэгги. — Никогда не могла понять, что оно означает. Всегда представляла булаву или булку…

— Папская булла — это свинцовая печать, которую привязывали к свитку с воззванием, — улыбнулся Раффи.

— А что вы думаете по поводу «пещерного святилища в скалистом месте отдыха»? — спросил подполковник. — Есть какие-то мысли?

— Никаких, — честно ответил Вануну. — Но я знаю, к кому вы можете обратиться за помощью.

— И к кому же?

— К моему другу — Морису Бернхейму. Он директор Национального морского музея в Париже. И он написал книгу по истории средиземноморского судоходства. От античности до Нового времени. Если вам нужен человек, располагающий сведениями о Роджере де Флёре, то это, я уверен, Морис.

С тысяча девятьсот тридцать седьмого года Национальный морской музей Франции располагался на площади Трокадеро, во дворце Шайо и окнами смотрел прямиком на Марсово поле. Если взглянуть на знаменитую фотографию Гитлера на фоне Эйфелевой башни… Ну, ту самую, которую сделали во время его стремительного, словно торнадо, посещения только что захваченного Парижа… Так вот, на этой фотографии довольный фюрер в фуражке стоит на террасе около морского музея.

Морис Бернхейм оказался полным, добродушным и улыбчивым шатеном приблизительно сорока лет. Когда он увидел Холлидея, то не преминул заметить, что человек с повязкой на глазу запросто нашел бы себя в компании пиратов. Все в облике директора музея свидетельствовало о любви к жизни. И не просто, а к дорогой жизни. Аккуратная стрижка, дорогие туфли, костюм от Пьера Кардена. И только лишь вонючие сигареты «Байард»[128]выбивались из образа преуспевающего господина. Холлидей удивился, увидев в зубах ученого такую сигарету. Он-то думал, что их уже давным-давно сняли с производства, хотя воспоминание об их вони — будто кто-то поджег старые тапочки — преследовало его чуть ли нес детства, а сама марка запомнилась по кинофильму «Бегущий по лезвию» — там курили все кому не лень.

Кабинет Бернхейма выходил на ту самую террасу, которую избрал для фотографии Гитлер. Внутри все отвечало первому представлению о личности директора: стильно, красиво, богато. Никаких книжных шкафов, зато на стенах — картины, изображающие старинные парусники, а на полках — маленькие модели кораблей в бутылках. Огромный резной стол производил впечатление антиквариата, а прекрасный ковер на полу Холлидей безошибочно определил как настоящий исфаханский. Одно из двух: или жалованье директора музея во Франции очень большое, или Бернхейм — человек состоятельный, обладающий круглым банковским счетом.

— О да… — Морис откинулся на спинку кресла. Дым от сигареты, лежащей на краю хрустальной пепельницы, вился над столом, поднимаясь струйкой к потолку. — Мерзкий Роджер де Флёр. Я хорошо его знаю.

— Почему мерзкий? — удивился Холлидей.

— Он был… как бы это выразиться… плохим мальчиком. Знаете, так иногда случается. Авантюрист, наемник. Если бы он захотел, то мог бы выступить против своих работодателей и остался бы безнаказанным. Он очень походил на своих приятелей из ордена Храма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но великий моряк. Это бесспорно…

— А почему в свитке, который мы нашли, Ватикан именует его Рутгером фон Блюмом? — спросила Пэгги.

— Потому что это его настоящее имя. — Бернхейм как-то очень по-галльски пожал плечами, сунул в рот сигарету, затянулся, выпустил облачко дыма. — Он родился в Италии, где его отец служил королевским сокольничим в Бриндизи. Блюм — это цветок по-немецки. А именоваться де Флёром, как вы понимаете, было просто выгодно, сотрудничая с французами. Ну и в Риме тоже…

— А каким образом он сошелся с тамплиерами?

— Второй сын в семье. В те годы это означало, что отец не знал, куда его приткнуть. Перед ним были две дороги: в духовенство или в море. Когда молодой Роджер достиг совершеннолетия, то поступил на службу во флот ордена Храма. Вскоре стал капитаном. Морис сделал еще одну затяжку сигаретой «Байард». — В конце концов он сколотил целый флот военных и грузовых судов. Сдавал их внаем, выполнял всяческие поручения. Довольно щекотливые в том числе. Его флагманом была каравелла «Wanderfalke», «Сокол пилигрима». Двести тонн водоизмещения — очень большой корабль по тем временам.