Пётр Устинович — переключил Лжедмитрий снимание на Сухова — силён ли в грамоте и счёте?

— По правде сказать, Великий Государь, совсем не силён. Имя своё крестильное на грамотке нарисовать могу, але ж не зело лепо выходит. Да сребришко в кишене счесть обучен. Так ведь наше дело — сабелькой тебе, Великий Государь Димитрий Иоаннович, служить, а коль та грамотка потребна станет — на то завсегда писарчук али подьячий какой сыщется, чай, на Москве живём, народишку много толкётся.

— За верность да правду — хвалю. А вот за пустомыслие — нет. Грамота нам от Господа через равноапостольных Кирилла и Мефодия Руси дана и пренебрегать ею — грех! — Царь погрозил молодому жильцу пальцем.

И снова обратился ко мне:

— Так ты, Степан, говоришь, горазд верхом ездить? Или прихвастнул?

— Умею, Государь! — Ну ещё бы! Я же из казачьего рода, да и военную службу в двадцать третьей кавалерийской дивизии начинал, от Кавказа до Донбасса немцев гнал, пока самого снарядом не приголубило, да в госпиталь не загремел, после которого пришлось переквалифицироваться в сапёры. А куда деваться? Родина приказала выучиться на офицера — выучился, и вплоть до хрущёвского разгона армейских кадров погоны со звёздочками носил. — Вот только коня у меня нету…

Монарх вновь усмехнулся:

— Это не беда. Коней у меня много, царь я или не царь? Мне полагается. Так что послужишь пока что при них.

— Вот что, — снова обратился он к Сухову. — Сейчас в приёмной горнице скажешь, чтоб его, Степана Пушкарёва, в списки служащих в Кремле записали, да выдали бирку, как у тебя, чтобы мог с поручениями в город выходить и беспрепятственно возвращаться. И ещё передай, чтобы и тебя, и его внесли в другой список, по которому за казённый счёт грамоте и разным иным наукам вас позже обучать станут. Такова моя воля, Руси толковые да учёные люди во как нужны! Сейчас не только саблей — головой служить надобно! А затем сведёшь парня на Конюшенный двор, пусть там его к делу пристроят, да приглядятся, толков ли, прилежен ли в работе. А со временем, глядишь, и поднимется.

Поняли ли меня?

— Поняли, Великий Государь! — ответили мы одновременно.

— Ну, так ступайте!

И мы, кланяясь, сперва попятились, а потом, развернувшись, выскользнули за дверь царской рабочей горницы…

17

Дмитрий

Ночью, сразу после мятежа, Москву и окрестности поразило странное природное явление. Около полуночи вдруг резко похолодало, и, невзирая на то, что на дворе стоял май, по-старорусски «травень», сильный мороз продержался восемь суток подряд. Иней покрыл и поля ржи, и деревья, и траву на лугах. Православный люд кинулся в храмы, искренне считая, что это бедствие послано с небес в наказание за попытку убить природного государя, а также многочисленные убийства, насилия и грабежи, совершённые в тот памятный день. Патриарх Игнатий, освобождённый из-под домашнего ареста, куда он попал за отказ венчать на царство князя Василия Шуйского, самолично возглавлял крестные ходы вокруг всего города Москвы, во время которых народ молил Всевышнего о милосердии к неразумным рабам Его.

Я от участия в шествиях деликатно уклонился, сосредоточившись на менее божественных вещах. Пришлось распорядиться, чтобы часть полей была усыпана уцелевшим после зимы прошлогодним сеном, соломой и конфискованными у посадских плотников опилками и стружкой, а вдоль полевых межей разложили дымные костры… Конечно, я понимал, что польза от этих мер будет не велика, но где-то в самой глубине души я оставался крестьянским пареньком с Тульщины, перенёсшим в своё время и несытые довоенные годы, и голодуху сороковых. И не попытаться спасти хоть немного вымерзающего на корню посевы было никак не возможно.

Московские реки покрылись ледком — недостаточно прочным, чтобы можно было безбоязненно бегать с берега на берег, но весьма неприятным для лодок и паромов. Это я видел сам, когда, спустя седмицу после путча вместе со свитой, рындами и личными стрельцами-телохранителями навестил братьев Сысоя и Елпидифора Мокрых. Конечно, царю невместно ездить к простым паромщикам, но тут был особый случай: не каждый паромщик царя спасает. Кроме того, я решил, что для распространения позитивных слухов полезно изредка показываться перед народом в «полуофициальной» ипостаси, вроде «встреч с избирателями». Чтобы лет через… много какой-нибудь малец спрашивал своего деда: «Дедушка, а ты правда Лени… тьфу ты, царя Димитрия! — видел?»… И тот, жестом, полным достоинства, огладив седую бороду, правдиво ответил: «Видел, внучок. Вот как тебя…»[125]. Пусть народ видит доброго царя, осыпающего милостями за верность. Ну, а то, что в материальном плане эти награды казне стоят относительно немного — только в плюс. Деньги самому государству пригодятся. Предшественник мой в этом теле и без того ухитрился профукать почти восемьсот тысяч рублей в монетах и изделиях на подарки новоявленным польским «родственникам и союзничкам»[126]. Это без малого годовые подати со всего Русского государства!!! Да, страна наша большая… Но почему же такая бедная? Тут одним традиционным «воруют» не обойтись.

Так что я был вполне доволен, увидев, что поглядеть на царскую кавалькаду собралось немало народу. Не сходя с коня, спокойно дождался, пока дворцовый стряпчий[127] найдёт и доставит «пред светлы очи» обоих братьев Мокрых, а те традиционно бухнутся, кланяясь, на колени. Такой тут этикет, одним махом не изменишь…

— Ну, здравствуйте, люди добрые! Что ж глаз не кажете, или, может, забыли меня? — Широко улыбнулся, показывая собеседниками и окружающей толпе доброе расположение духа.

— Здрав будь, Великий Государь царь Димитрий Иоаннович! Не прогневайся, помилуй нас, сирых! Не достойны мы твоё величие тревожить! — И вновь забухали головами оземь.

— Кто чего достоин, а кто нет — то мне решать. А ну-ка, поднимитесь оба! — Чуть пристрожил голос. — Поднимитесь, поднимитесь, кому говорю!

Встали с колен. Глядят неуверенно: оно, конечно, не впервой братья царя видят, и в минувшую встречу был тот с ними ласков — так то когда было! В тот раз ласков, а ныне, не дай бог, грозен станет? Нет, братцы, Дмитрий Умнов добро помнит…

— Слушайте все, и не говорите после, что не слышали! За верную службу в трудный час жалую я Елпидифора и Сысоя, прозванием Мокрых и детей их, и внуков освобождением от всех пошлин и поборов, какие на Руси в сей день существуют! И даю им об том особые грамоты. Ну-ка — обернулся я к стряпчему, протягивая два заранее подготовленных свитка — передай.

— В память же о верности, ими проявленной, вручаю из своих царских рук особый знак. Сей знак удостоверяет право пожизненно подавать